— Они будут целую вечность целовать друг другу руки и толкать речи. У нас предостаточно времени. — Лукасинью тянет Абену к себе. Жаркие лампы смягчают постоянный подповерхностный холод в минус двадцать, но воздух достаточно прохладен, чтобы дыхание повисало облачками и Абена дрожала в своем вечернем наряде. У Луны холодное сердце. — Ну так что это за особенная вещь, которую ты хочешь мне дать? — Лукасинью ведет рукой вдоль бока Абены, останавливается на ее бедре. Она со смехом отталкивает его.
— Коджо прав, ты плохой мальчик.
— Плохой — это хорошо. Нет, серьезно. Да ладно тебе, мы же лунные бегуны. — Его другая рука гладит «Госпожу Луну» Абены, движется, точно паук, вверх, к обнаженной части ее груди. — Мы живы. Прямо сейчас мы живее кого бы то ни было на этом куске скалы.
— Лукасинью, нет.
— Я спас твоего брата. Я мог умереть. Я почти умер. Я был в гипербарической камере. Меня ввели в кому. Я вернулся и спас Коджо. Я не был обязан так поступать. Мы все знали, чем рискуем.
— Лукасинью, если будешь так продолжать, все испортишь.
Он поднимает руки: сдаюсь.
— Ну так в чем дело?
Абена раскрывает правую ладонь. Там серебро: мерцающий металлический «зуб». Потом она резко подымает руку к левому уху Лукасинью. Он вскрикивает, прижимает ладонь туда, где неожиданно вспыхнула боль. На пальцах кровь.
— Что ты натворила? Цзиньцзи, что она натворила?
«Мы за пределами зоны покрытия камер Боа-Виста, — говорит Цзиньцзи. — Я не вижу».
— Я дала тебе кое-что, чтобы ты запомнил Коджо. — Может, дело в красном отсвете жарких ламп, но Лукасинью видит в глазах Абены сияние, какого никогда не знал. Он не понимает, кто она такая. — Знаешь, что о тебе говорят? Что ты делаешь новый пирсинг после каждого разрыва отношений. Что ж, со мной все иначе. То, что я воткнула в твое ухо, означает сотворение новых отношений. Это обещание. Когда тебе понадобится помощь Асамоа — на самом деле понадобится, когда не будет другой надежды, когда ты окажешься в одиночестве, обнаженный и беззащитный, как мой брат, пришли мне эту вещь. Я буду помнить.
— Больно! — ноет Лукасинью.
— Значит, ты не забудешь, — говорит Абена.
И медленно, очень изящно слизывает с указательного пальца пятно крови Лукасинью.
Среди своих высоких детей и еще более высоких внуков Адриана Корта хрупка и элегантна, как птица. В лунной гравитации груз возраста легок; кожа у нее ровная и без морщин, тело не выглядит согбенным в семьдесят девять лет. Она держится с достоинством дебютантки. Она по-прежнему глава «Корта Элиу», хотя вот уже много месяцев ее никто не встречал за пределами Боа-Виста. Да и многим обитателям Боа-Виста редко случается ее увидеть. Но она все еще способна устроить шоу для семьи. Адриана приветствует детей. Три поцелуя для Рафаэля и Ариэль. Два для Лукаса и Карлиньоса, один для Вагнера. Луна вырывается из рук мадриньи Элис и бежит к своей вово Адриане. Кто-то ахает — на платье Адрианы от Сил Чапман останутся пятна. Адриана не носит булавку с «Госпожой Луной». За годы разведки и бурения она так наглоталась вакуума, что всем лунным бегунам Боа-Виста вместе взятым и не снилось.
Лукас пристраивается за плечом матери, пока она принимает очередь внуков, мадриний, око и гостей. У нее для каждого найдется словечко. Особое внимание уделяется Аманде Сунь и Лусике Асамоа, кеджи-око Рафы.
— А где же Лукасинью? — говорит Адриана Корта. — Нам нужен наш герой.
Лукас понимает, что его сын отсутствует. Он сдерживает гнев.
— Я его найду, мама. — Токинью пытается вызвать мальчишку, но тот вне сети. Адриана Корта неодобрительно цокает языком. Протокол не будет выполнен как следует, пока она не поздравит того, в чью честь устроена вечеринка. Лукас спускается к группе музыкантов; маленький ансамбль из гитары, пианино, контрабаса, тихих шаркающих барабанов. — Вы знаете «Águas de Março»[8]?
— Конечно. — Это стандарт, это классика.
— Играйте сентиментально. Это любимая вещь моей мамы.
Гитарист и пианистка кивают друг другу, отсчитывают слабую долю. «Мартовские воды»: старая и милая песня, которую Адриана Корта пела своим детям, когда мадриньи приносили их и сажали ей на колени, пела, склоняясь над их кроватками. Это осенняя песня с расплывчатыми образами дождя, веточек и маленьких живых существ, песня о частице вселенной в том, что умещается в ладони, одновременно радостная и пронизанная саудади. Мужской и женский голоса поют, чередуясь; подхватывают песню по сигналу друг друга; живые и игривые. Лукас слушает внимательно, страстно. Дышит неглубоко, напрягшись всем телом. Слезы появляются в складках его век. Музыка всегда оказывала на него мощное влияние, в особенности старая бразильская музыка. Босанова, MBP. Функциональная музыка; обыденность MOR[9]. Мя-а-а-агкий трусливый джаз. У тех, кто такое заявляет, нет ушей; не слушайте. Они не чувствуют саудади, сладкую печаль мимолетности вещей, благодаря которой всякая радость ощущается острее. Они не слышат приглушенное отчаяние, предчувствие того, что за завесой красоты и томления случилось нечто ужасно, ужасно неправильное.
8
9