Он выжидающе посмотрел на меня, но я по-прежнему молчал. Генерал снова вздохнул:
– Мои воинские увечья не дают мне возможности непосредственно участвовать в действии – поначалу. Нужно время, чтобы укрепить дух и набраться сил. Поэтому прошу вас, прекратите смотреть на меня волком, и давайте просто поговорим, как нормальные люди. О чём-нибудь отвлеченном. Ну вот, например… Скажите, знакомы ли вы с произведениями маркиза де Сада?
Я покачал головой.
– Зря, замечу я вам. Его романы следует, без всяких сомнений, отнести к сокровищам мировой литературы, причем литературы нравственной, воспитывающей… Не верите? Я тоже не верил, пока не прочитал всё от корки до корки. Понимаете, дилетанты (я не имею в виду, конечно, вас) ориентируются исключительно на вдолбленный им в голову стереотип о том, что тексты уважаемого маркиза – одна сплошная порнография самого грязного и непотребного толка. Но это совершенно ошибочное мнение невежественных ханжей, никогда не прикасавшихся к книгам. Довольно редкие скабрёзные сцены у де Сада занимают от силы несколько страниц в каждом романе, а всё остальное повествовательное пространство заполнено долгими периодами – довольно остроумными, замечу – посвященными критике лживых нравственных шаблонов его эпохи. Очень занятно, и дает прекрасное представление о моральных, да и самых бытовых обстоятельствах того безвременья, которое предшествовало Великой революции. А всё сексуальное он, по моему глубокому убеждению, добавил просто для скандальности – чтобы охотнее раскупали тираж. Впрочем, сами почитаете и составите мнение, а я хотел сказать только одно: надеюсь, что наша с вами беседа будет напоминать по композиции произведения маркиза: разговор о серьезных вещах, для которого вторичным, но интригующим фоном выступит соло нашей милой Надежды под аккомпанемент бравых офицеров. Вам не кажется, что это будет прекрасная смысловая рифма?
Поскольку я снова предпочел промолчать, генерал скорбно нахмурил брови:
– Послушайте, ответьте мне что-нибудь, хотя бы из вежливости по отношению к хозяину дома. Я не требую от вас высокомудрых сентенций, но видно же, что вы же не тупой солдафон…
– Хорошо, – согласился я, – давайте поговорим. Только имейте в виду, что вы очень, очень, очень мне не нравитесь.
– Да бросьте, – ухмыльнулся Сергей Куприянович, – вы думаете, я безумный девиант. Насчет второго спорить не буду, но вот с безумием вас разочарую. Сумасшедшие лишены способности к эмпатии и состраданию, а я как раз хотел развить эту тему. Только сначала умоляю: выпейте, закусите, что вы сидите, как на похоронах? Ах да, вам же не видно, а за вашей спиной скоро начнется самое интересное!
Сзади пока было спокойно. Там шелестела снимаемая одежда и раздавалось позвякивание пряжек. Мужской голос спросил что-то неразборчивое, Надя в ответ преувеличено громко рассмеялась. К этому времени моя злость на неё и волнение сменились бессильным отупением. Ну и чёрт с ней, подумал я. Я ей не папочка, чтобы заботиться о поведении, правильно?.. Это был, конечно, спасительный самообман, но всё же я почувствовал себя легче. Вдобавок к тому, и весьма, должен признать, кстати, рядом с моим локтем бесшумно образовался вездесущий Пипырченко. Он протянул мне высокую рюмку на серебряном подносе, и я, почти не колеблясь, опрокинул её в рот. Генерал сопроводил это действие обрадованным кивком.
– Так вот, что я вам хотел сказать о сострадании… Был такой мыслитель, Артур Шопенгауэр, незаслуженно забытый в нашей стране. Вина в том коммунистических псевдо-позитивистов, старательно вычищавших из общественного сознания любые ошметки классического немецкого идеализма, – которые по недоразумению перекочевали в это сознание вместе с сочинениями Маркса. Впрочем, обществу, как обычно, было наплевать, и, например, коллега Шопенгауэра по цеху Кант, несмотря на все старания этих философских лоботомистов, в народной памяти закрепился. Думаю, только потому что формально он наш соотечественник и всю жизнь проторчал в Калининграде, в отличии от чуждого нам буржуазного западника Артура. Так вот, основную заслугу Шопенгауэра я вижу в том, что он сумел нормальным человеческим языком интерпретировать совершенно нечитаемую заумь великого Канта, презентовав его, таким образом, простодушным обывателям. Если отбросить всякую метафизическую ерунду, от которой и так не оставили камня на камне гегельянцы…
Речь Вениамина Михайловича прервал тяжелый стальной лязг. Вторя ему, испуганно охнул девичий голос. Генерал, близоруко прищурившись, посмотрел мне за спину и непроизвольно потер руки. Устыдившись этой рефлекторной реакции, он кинул на меня виноватый взгляд и продолжил: