– Теперь вы должны осознавать, друг мой, что я не безумец, которым вы представили меня в начале. Я – адепт сострадания, переживающий мучения вместе с такими же несчастными людьми, как я сам, познающий их через совместное страдание, находящий с ними единение и избавляющий от одиночества. Можно сказать, я проникаю в людей и ощупываю их изнутри, и позволяю делать с собой то же самое, становясь с ними на время одним и тем же существом – если вы понимаете, о чем я… Это благое занятие, не так ли?
Я только покачал головой. Всё это софоложество было не более чем отвратительным резонерством маньяка, оправдывающего свои преступления. Я собирался сказать об этом, но генерал опередил меня:
– И я не один такой. Вот, например, Пипырченко, – он указал на затюканного человечка. – Посмотрите, как он мучается от одиночества и сочувствует бедной девушке. Что же ты, голубчик, развесил слюни? – заботливо обратился Сергей Куприянович к солдату. – Тоже хочешь? Ну так беги, наша гостья добра, и уж верно, не обидит тебя холодным отказом.
Пипырченко тут же боком, вприпрыжку, прошмыгнул мимо меня и скользнул в заднюю комнату. Вскоре он озабочено запыхтел, подбадриваемый одобрительными смешками старших товарищей. Надя, судя по звукам, ожила и что-то тоненько пролепетала, а мужчины, пользуясь тем, что их объект пыток был пока занят другим, звякали чем-то железным и вполголоса переговаривались.
Генерал молчал, во-видимому, полностью выговорившись и с заслуженной усталостью наслаждаясь видом на картину, разыгрываемую своими подчиненными. Я тоже хранил безмолвие. В тишине, нарушаемой лишь мышиными похрюкиваниями Пипырченко, прошло несколько минут. Наконец раздалось радостное блеяние, и спустя мгновение солдат уже вернулся к столу, придерживая штаны. Сергей Куприянович с сомнением посмотрел на его мокрые трясущиеся руки, слегка поморщился и предложил мне:
– Налейте-ка в этот раз себе сами. Думаю, это уже на посошок. Вести беседу с таким понимающим собеседником как вы – большое наслаждение, но моя воля уже пробудилась и толкает меня к свершениям. Пора отправляться к нашей сегодняшней героине, чтобы познать ее представление…
– Пипырченко! – громыхнул он уже другим, резким и властным голосом. – Проводишь Максима Анатольевича в покои для отдыха, а потом принесешь мне плетки номер четыре и семь к станку. Живо!
Он тяжело встал с кресла и кивнул мне:
– Возможно, мы больше не увидимся, но я буду вспоминать о вас. Честь имею.
Я с трудом поднялся и последовал за довольным солдатиком, всё так же малодушно боясь обернуться назад. Напоследок я услышал, как Сергей Куприянович укоризненно говорит Наде:
– Что же вы, милочка, не бреетесь? Это вредит чистоте вашей юности…
Просто пиздец, господа офицеры, по-другому не скажешь.
28 марта, поздно
Не думал, что умудрюсь заснуть после всего увиденного (скорее, услышанного), но алкоголь так незаметно и сильно сморил меня, что я провёл в отключке несколько часов. Разбудил меня всё тот же Пипырченко робким поскрёбыванием в дверь. Я подскочил, чувствуя себя необычно свежим, и открыл замок. Солдат молча протянул мой пистолет и кейс с оставленным в вездеходе блоком, после чего замер по стойке «смирно».
– Где девушка? – первым делом спросил я его. Тот замахал руками, всем своим видом показывая, что, дескать, все хорошо, не волнуйтесь, будет вам сейчас ваша девушка.
– Шагом марш! – приказал я и устремился вслед за резво побежавшим недотепой.
Солдат вывел меня из здания. На улице давно стемнело и повалил снег, настолько густой, что в пяти шагах от меня, казалось, ничего не было видно. Мой сопровождающий, оставляя глубокие следы валенками, подошел к стоящему неподалеку уазику и распахнул дверцу. Внутри сидела Надя. Она коротко затягивалась сигаретой, выпуская дым в открытое окно.
Смущаясь и стараясь не заглядывать ей в глаза, я тайком пробежался глазами по её лицу и телу: всё на месте, но вид изможденный, усталый, под глазами залегли темные круги, губы растрескались, а запястья, выглядывавшие из рукавов куртки, были густо исцарапаны и покрыты черными кровоподтёками. Не зная, с чего начать, я не нашел ничего лучше, как укоризненно заметить:
– Надя, ты что – куришь?..
Увидев меня, она слабо махнула ладонью и криво усмехнулась: