Я осторожно огляделся. Несомненная и бесповоротно свершившаяся гибель Президента вызвала истерическую панику в рядах его сподвижников, собравшихся на церемонию. Я с изумлением наблюдал, как трибуны за стеклами быстро пустеют, а ещё недавно преданные всей душой власти чиновники и офицеры разбегаются в стороны как ошпаренные кипятком тараканы. Уж насколько я сам был взвинчен пережитой только что передрягой, едва не сведшей меня самого в могилу, я не мог не найти это зрелище символическим и поучительным. Люди метались в стороны не только, кажется, от испуга, но и потому что исчез тот центр притяжения, который долгие годы объединял их в единый политический организм, уравновешивая своей ужасающей гравитацией ненависть, страх и презрение, излучаемые или самими в сторону друг друга. Теперь связывающая сила исчезла, и верх взяла хаотическая энергия взаимного расталкивания – как при распаде обреченного, дряхлого, перетяжеленного бесполезными балластными нейтронами атомного ядра.
Прошло несколько минут, и в огромном зале стало тихо, крики паникующей толпы затихли в далеких коридорах, и единственным звуком, отражавшимся эхом от круглых стен, остался треск, с которым догорал поверженный мной робот. Видимо, я переоценил собственные силы – разобраться с запорами люков и выбраться наружу стоило огромного труда. Когда я всё-таки спустился на закопчённый, залитый машинным маслом пол, то чуть не рухнул на землю от навалившихся усталости и опустошения. Еле-еле передвигая ноги и хватаясь руками, чтобы не упасть, за горячий металл, я добрел до стены зала, и уже вдоль неё, осторожно, дополз до хрустального сосуда. Слава богу, он не пострадал в разразившейся битве машин, а сама Надя, казалось, даже не заметила разыгравшейся вокруг драмы – она все так же спокойно спала, и лицо её в этом спокойствии, обрамлённое длинными светлыми волосами, было непередаваемо прекрасным.
Ладно, – озабоченно подумал я, – оставим романтику на потом, а сейчас надо бы придумать, как убраться отсюда, да побыстрее, и, желательно, подальше… Крышка стеклянного футляра отыскалась и открылась без особых проблем, хотя я и измучился под её тяжестью, пытаясь аккуратно отвести ее в сторону. В конечном итоге я просто спихнул ее на пол, и она звонко разлетелась на тысячи блестящих осколков. Но теперь предстояло искать выход наверх, да ещё с бездвижной Надей на руках, а у меня уже совсем не было сил. Я грустно подумал, что моя победа, по всей видимости, окажется пирровой, или, во всяком случае бесплодной – тут мне и предстоит сдохнуть, рядом с телом любимой в хрустальном гробу.
За спиной раздалось деликатное покашливание – предшествующих ему шагов я не слышал. Я резко обернулся (откуда только прыть взялась), и столкнулся глазами с невозмутимым взглядом чукотского старейшины – и не менее каменной физиономией его верного сопровождающего, легкой охотничьей поступью подкравшихся сзади. Имрын Лёлекаевич, или как его там, внимательно осмотрел учинённый мной беспорядок, и, не высказав ни малейшего удивления, важно кивнул:
– Мы беспристрастны, но отнюдь не бесчувственны, Максим. Раз уж вы нашли выход из смертельного цейтнота, было бы стыдно не показать вам короткий путь наружу. Позвольте-ка взглянуть на девочку.
Я посторонился, пропуская его к саркофагу. Старик, не касаясь, провел руками надо лбом и ушами спящей девушки, немного подумал, склонив голову, а затем достал из кармана маленький флакончик, и, открутив крышку, поднёс его к носу Нади. Она тут же чихнула и открыла глаза; изумленно вскрикнула, увидев меня, попыталась встать – но оказалась слишком слаба для таких резких движений. Упав обратно на свое ложе, она недоумевающе забегала глазами по нашим лицам. Похоже было, что она ещё не до конца пришла в себя, и только слабо подняла руку с поблёскивающим кольцом.