– Коля-на, неси-на! – скомандовал пожилой чукча, и молодой без слов взвалил пискнувшую Надю на плечо и быстро понёс к видневшейся вдали лестнице. Я заметил, что в свободной руке он тащил рюкзак, из которого высовывался розовый рукав куртки – видимо, там предусмотрительно были собраны женские вещи. Мы с его сюзереном пошли следом, но были вынуждены передвигаться не так споро. Ноги по-прежнему плохо меня слушались, хотя в целом я уже чувствовал себя намного лучше, чем сразу после боя. Мой спутник тихо говорил мне:
– Следуйте до выхода за Колей-на, он поможет с деньгами, охраной и транспортом, – он протянул мне затейливый брелок с вензелем «AMG». – До Анадыря всего сорок километров, дорога одна, домчитесь быстрее, чем на оленях… А теперь постойте-ка.
Мы поднялись на верхнюю галерею и встали у распахнутой двери лифта. Молодой чукча был уже внутри, он крепко держал Надю за талию и сердито посматривал на нас, недовольный моей нерасторопностью. Но Ымрын Лелекаевич хотел ещё что-то сказать на прощание.
– Максим, мне кажется, что вчера вы всё-таки не полностью ухватили мою мысль. А мне очень важно, чтобы вы вышли из этой истории, только поняв суть произошедшего до конца. Помните, я говорил вам о бессмысленности и тщетной бесполезности любых попыток что-то исправить в этом мире? Сейчас вы сами убедитесь в этом. Посмотрите вниз.
Я развернулся и с замиранием сердца увидел, как огромные ворота снова с лязгом и скрежетом раздвигаются. В образовавшуюся щель чья-то сильная рука вытолкнула жалкую рыжеволосую фигурку, мешком свалившуюся на пол. Вслед ей из ворот вырвались струящиеся потоки пара, а может быть, напротив – морозного тумана, и сквозь эту дымку, уверенной и решительной походкой бывалого борца прошёл человек и остановился посреди зала. Его руки были разведены в стороны, и казалось, будто секунду назад неподъемные половины ворот разошлись, повинуясь только его невидимой воле. В лучах прожекторов, дрожащих и преломляющихся на облаках пара, казалось, что контуры его тела подрагивают и испускают неживое, отдающее синевой, свечение. Это был воскресший непостижимым образом Владимир Владимирович, в отглаженном и безукоризненно сидящем дорогом костюме, целый, невредимый, и словно бы даже помолодевший и посвежевший. Своей широкой фигурой он заслонил тело новой жертвы, бессильно копошащейся на полу, и неторопливо осмотрелся вокруг, будто недоумевая, куда все подевались. Заметив нас, он впился острым взглядом в белоснежный силуэт Нади, а мне укоризненно погрозил пальцем.
– Ну что, видите, Максим? – печально заметил старый чукча. – Вы всегда вольны выбирать, вы даже можете драться или умирать – но все это не влияет на результат. Вот сейчас вы должны решить, какое из этих невинных существ останется жить. Это критически важный для вас и для них выбор – но он не изменит ничего. Чтобы вы не решили, всё пойдет своим чередом, и всё в мире останется по-прежнему. Давайте проверим. Каково ваше решение? Та или эта?
Не говоря ни слова, я развернулся и шагнул в лифт. Коля-на вжал кнопку, и сквозь медленно закрывающиеся двери до меня донеслись последние слова мудрого урода:
– Именно, Максим! Безучастность – единственный возможный выбор! Теперь вы…
ЭПИЛОГ. 29 февраля, восемнадцать лет спустя
Привет, Дневник!
Как я рада тебя видеть! Так смешно: прошло столько времени, и вот я снова, как неразумная школьница, обращаюсь к тебе за помощью. Искала тебя полдня, перерыла все шкафы, антресоли и старые папки с детскими рисунками, а потом ещё два битых часа читала и перечитывала то, что написала тогда – той страшной, волшебной, незабываемой весной. Странно всё это выглядит по прошествии стольких лет – неужели эти события, сейчас кажущиеся откровенной фантасмагорией, действительно произошли с той наивной девушкой Надей, которой я когда-то была? Или мне всё пригрезилось, или вовсе я была не я? Трудно, почти невозможно осознать, что это было, было на самом деле – с тех пор произошло столько всякого разного, что в моей памяти уже почти не сохранилось свидетельств тех дней. Я имею в виду, что даже перечитывая историю, записанную собственной рукой, я долго не могла убедить себя в том, что непосредственно участвовала в этом театре абсурда – нет, я словно бы знакомилась с дрянной повестью о приключениях глупой и незадачливой до невозможности девчонки.
А всё-таки, как хорошо, Дневник, что я тогда решила тебя завести и переносить все события на бумагу как можно более подробно! Иначе бы и вовсе отмахнулась от воспоминаний, как от дурного сна – и не поверила бы самой себе, что когда-то была любовницей и невестой Президента, а он за это решил меня убить.