Я снова кивнул.
– Все, действуй. Да! Пока будешь идти до вокзала, зайди в парикмахерскую, подстригись покороче, да побрейся, бляха-муха! Для конспирации. Это приказ. А то смотреть на тебя стра…
Звук оборвался на полуслове, словно невидимый провод, соединявший меня с таинственным собеседником, перерубила лопата незадачливого землекопа. Я отнял трубку от уха и посмотрел на безжизненно темный экран. Телефон был выключен. Вероятно, вид у меня был ошарашенный, потому что официант, с сомнением наблюдавший за мной, подошел и спросил, хочу ли я чего-то ещё – на их языке это означает предложение расплатиться и выметаться. Я попросил воды и попытался собрать разбегающиеся мысли в кучу.
Я отнюдь не трус, но скажу без утайки, что Игорь Иванович заставил меня здорово разнервничаться. Ясно, что с Надей беда. Ясно, что надо её спасать и, кажется, мне готовы помочь в этом – ну или заманить в ловушку и убить, с равной вероятностью. Самое пугающее в только что произошедшем разговоре было то, что сыгран он был на уровне наспех написанного диалога из дешёвого бандитского сериала. Глупо отказываться, когда предлагают помощь, но почему в такой гротескной форме?..
Пришёл официант, опасливо поставил стакан воды на краешек стола, и глядя в сторону, сообщил, что меня просят к телефону. Я было привстал, чтобы подойти к аппарату, но, оказывается, он принес радиотрубку.
– Максим Анатольевич, снова Пушков на проводе. Примите телефонограмму, – квакнул телефон.
– Давайте, – вздохнул я.
– Так, где тут она у меня… А, вот. Зачитываю: «Не тупи». Как поняли, повторите.
– Не тупи, – машинально повторил я, чувствуя, что последовать этому совету (приказу?) будет трудновато.
– Все верно. Желаю успехов.
Что за бред!.. С другой стороны, шло бы оно все к чертям свинячьим, и будь что будет. Надьку надо выручать, а по ходу дела разберемся, что к чему.
– Можно вас рассчитать? – нервно спросил официант.
– Можно Глашку за подтяжку, – огрызнулся я, кстати вспомнив свою военную кафедру. Не люблю, когда мне так прозрачно указывают на выход.
Непроизвольно озираясь по сторонам, я покинул кафе и перешел дорогу. Машина стояла там, где и было обещано – в самом неположенном месте, прямо под запрещающим знаком. Внутри никого не было. Еще раз оглядевшись и одернув себя – это наверняка смотрелось со стороны подозрительно, – я тихонько приоткрыл дверь и осмотрел салон. На заднем диване лежал небольшой матовый предмет – коробочка размером с обычный телефон, только толще. На грани, обращённой кверху, чернела одинокая кнопка. Я взял коробочку и бесстрашно потыкал клавишу: уж не знаю, чего я ожидал, но ничего особенного не произошло: трубка не подавала признаков жизни. Пожав плечами, я засунул ее в карман и собрался идти прочь от машины, но в последний момент спохватился, и, подавив приступ скупого сожаления, бросил на сиденье свой старый телефон. Удаляясь от автомобиля, я запоздало подумал, что надо было позвонить кому-нибудь, предупредить… А, что уж теперь, снявши девушку, по деньгам не плачут.
Где находится Курский вокзал, я смутно представлял – именно на нём я сошел с поезда сегодня утром.
* * *
В электричке было угнетающе жарко, несмотря на весенний холод снаружи. Очевидно, источником духоты было невероятное количество тел, плотно заполнивших всё пространство вагона. Я привык к тому, что электричка – это транспорт простых и слегка агрессивных парней с заводских окраин, но здесь налицо был социальный прогресс: пассажиры, тесно облепившие сиденья и проходы, были скорее похожи на обычных клерков с пустыми глазами, погрузившихся в вызывающе дорогие телефоны. Цвета в одежде преобладали тёмные, серые. Слегка разбавляла эту однообразную конторскую массу только дюжина южных гостей в аляповатых замызганных спецовках. Стоял страшный шум: через толпу, распихивая граждан потёртым баяном и клянча деньги, пробивались неопрятные скоморохи в ушанках, распевающие конъюнктурные куплеты дебильно-политического содержания:
К Ленке я своей лечу,
Только одного хочу:
Совершить с Еленой я
Акт волеизъявления!
Не дает жена никак –
«Знаю, дрочишь на Собчак!
А хочешь мои груди, н-нá!
Выбирай Грудинина!»
Ну и так далее. Тухлый товар, подумал я. Со вчерашнего дня можно было бы придумать что-нибудь поновее, а сегодня всё уже кончено… Чёрт, даже не знаю результатов – а впрочем, разве можно мечтать, чтобы хоть что-то изменилось?
Непроизвольно я засмотрелся на неуместно романтическую сцену, разыгрывающуюся прямо в центре этого бедлама: совсем юная парочка, студенты, наверное, а может, и школьники даже, не обращая ни малейшего внимания на неприязненно кривящиеся лица окружающих, бурно и развязно обменивались поцелуями. Я не разделял порицательного ханжества окружающей публики: счастливы люди, и слава богу. Но, глядя на эту простодушную любовь в переполненном вагоне, я и сам внезапно вспомнил тот день, когда впервые почувствовал, что Надя, по следам которой теперь везла меня электричка, вдруг стала для меня чем-то большим, чем просто подругой детства.