Это случилось очень давно, года четыре назад, или даже больше, в начале осени, случившейся тогда необычайно теплой, если не сказать – знойной. Точно, это было 1 сентября, потому что накануне Надя позвонила мне и долго упрашивала принести ей букет цветов на линейку к школе – сама забыла купить заранее. Я дал себя поуговаривать и, в конце концов, согласился – всё равно тащиться на учебу в первый же день после долгих каникул у меня не было никакого желания. Так что ломался я больше для виду, чтобы она не слишком задавалась.
На линейку я безбожно опоздал – проспал, а затем выискивал букет подешевле по окрестным лавкам – денег у меня, тогда второкурсника, было кот накашлял. Когда я появился у школы, все уже разошлись по классам. Нерешительно покрутившись у входа, я собрался уже уходить, как вдруг заметил свою подружку, спрятавшуюся в тени большого куста сирени – и оттого почти невидимую на фоне солнечного двора. Это сейчас Надя стала такой, что глазам больно смотреть, а тогда она была совсем неуклюжей, угловатой пацанкой с исцарапанными после летних приключений коленками. Из-за жары на ней было совсем простое, непраздничное платье в крупный горох, нос облупился от загара, волосы, заплетенные в небрежный хвост, выгорели на концах, и из-за всего этого смотрелась она на несколько сельский манер. Она глядела куда-то вдаль, и поэтому не сразу заметила меня, а увидев, даже не стала ругать. Деловито сообщила, что чуть не померла от скуки на утреннике, и что на счастье он завершился быстро, и совсем незапланированным образом: одна из ее одноклассниц, неистовая татарка Эльвира, сцепилась до крови с неким Вадиком. Последний, оказывается, так всех достал своей идиотической приставучестью, что все только обрадовались, когда его отправили на скорой прямиком в травмпункт с “огромным кулем льда на бубенцах”. Так уж наша Надежда выражалась в те времена.
Взяла букет, обнюхала, спросила: «Ты не обидишься, если я его выкину? Неохота с этим веником таскаться весь день». Потом пригляделась внимательнее, и радостно вытянула из пучка один цветок (я в них не разбираюсь). Стала совать мне его под нос и хвастаться, что нашла цветик-семицветик: у этих растений, дескать, всегда по пять лепестков, а у этого аж семь, и если такой найдёшь, то обязательно будешь счастливой, и желание исполнится. Я спросил, что за желание, но она посмотрела на меня, как на больного, и сказала, что даже последний дурак знает, что желания вслух говорить нельзя – а то не сбудется! После чего, зажмурившись, героически съела несчастное растение, морщась от горечи и отплёвываясь. То ли на полном серьезе верила в эти сказки, то ли меня рассмешить хотела…
Потом схватила меня за рукав и потащила в сторону от школы и наших домов. Выяснилось, что после болезненного инцидента с Вадиком всех малолеток загнали на урок, а старших распустили по домам, потому что до этого предполагалось, что они должны были рассесться по автобусам и катить к памятнику Ленину на центральной площади – чтобы принять участие в очередной воспитательно-патриотической тягомотине. Но потом что-то пошло не так, и поездка накрылась медным тазом. Поэтому Наде скучно, домой она не хочет, а желает, чтобы я её развлекал. У меня были кое-какие планы, да и не горел я желанием гулять по жаре после вчерашней шумной студенческой ночи, но сопротивляться сил тоже не было, и я, как последний конформист, поддался на её уговоры. Повёл ее в парк, где мы и раньше гуляли, потом глубже в лес. Помню, за нами увязалась беременная кошка – эти твари становятся жутко прилипчивыми, находясь в положении – так и льнут к первому встречному. Бедная Надя чуть не плакала, наглаживая уши трущегося о её ноги животного, и все умоляла меня забрать кису с собой. Еле оттащил её от кошки – та, когда мы дошли до густых прохладных зарослей, разочаровано мяукнула, и дальше с нами не пошла.
Я вёл Надю в тенистую гущу леса – там было чудное (для детей, конечно, какими, в сущности, мы тогда ещё являлись) местечко – какие-то старые толстые трубы, перекинутые через овраг, так что на них можно было забраться, и болтать ногами над десятиметровой пропастью. Я совсем забыл, что Надя боится высоты – после той давней травмы, – но она отважно вскарабкалась на трубу, не отставая на меня ни на шаг, а когда я расположился на нагретом солнцем металлическом боку, бесстрашно опустилась рядом, подсунув под себя юбку. Так мы и сидели, разговаривая. Сначала о всякой ерунде, но потом вдруг, продемонстрировав совершенно младенческую непосредственность, Надя огорошила меня вопросом: