Я только изумленно прокашлялся, не зная, как себя вести. К счастью, бойкая Надя потеряла ко мне интерес и обратилась к Пуцьку:
– Корней Петрович, поухаживайте за дамой, плесните ещё бокальчик… – она пьянела на глазах. Мужчины казались совершенно растаявшими, а от враждебной атмосферы, протянувшейся между ними несколько минут назад, не осталось и следа.
– Ну что, с девочками да в парилочку? – похабно подмигнул мне Слизень. – По-взрослому, чтоб душа дышала?
Снова вздрогнув от такой развязности, я отказался:
– Нет, душно что-то. Пойду прогуляюсь…
– А, ну так сортир направо, не промахнетесь… Вы, когда вернётесь, не стесняйтесь, заходите, мы греться пойдем.
Натянув брюки и пальто, и лишь чудом не запутавшись в них, я вышел из комнаты. Я чувствовал себя здорово пьяным, но ноги пока держали. На улице было морозно; солнце уже совсем ушло за забор, и его отблески были видны лишь на далёких стенах чудовищного ангара. Дневной шум стих, и на завод опустилось безмолвие. Мимо прошла толстая кошка, покосилась на меня недобрым глазом и сгинула в вечерней темноте.
– Эй, гражданин начальник, – раздался за спиной скрипучий голос, – табаку не будет?
Позади меня стоял, покачиваясь, дворник или сторож с длиннейшей сизой бородой и ржавым ломом в руках. Он мрачно смотрел на меня, подозрительно щуря кустистые брови. Даже несмотря на выпитое мной самим, я не мог не почувствовать густейший запах сивухи, исходивший от этого персонажа.
– Нет, уважаемый, не курю, – ответил я.
Дворник сплюнул себе на валенок и почесал бороду:
– А это… Надолго вы там? Мне территорию закрывать положено.
Я посмотрел на ярко освещенное окно бани, из-за приоткрытой форточки которого доносились взвизгивания и гогот, и пожал плечами.
– Подозреваю, теперь уже надолго.
Я пробыл на улице минут десять, не больше, но за это время мирные посиделки технической интеллигенции и приглашенных лиц перешли в стадию совершеннейшего безобразия. По полу тут и там валялись детали дамского туалета, а вся компания дружно перебралась в парную. Дверь за собой они закрыть не удосужились, поэтому картина вакханалии, которую они там устроили, открылась мне во всей своей неприкрытой красе. Всеволод Рудольфович по-собачьи стоял на полке, хрюкая и дрыгая толстым задом, покрытым синими прожилками. Из-под его брюха выглядывала зажмуренная мордочка лаборантки Нади с закушенными губами. Под каждым тычком Слизеня эта любвеобильная особа коротко пищала, как резиновая утка, зажатая в кулаке, а её тощие ноги, высовывающиеся между жирными ляжками завхоза, бились по доскам. Одна из пяток при этом дружески постукивала по виску Петунию Львовну. Та же не обращала на эти удары ни малейшего внимания, поскольку самозабвенно отдавалась не менее увлекательному занятию: сидя на корточках, она зарылась лицом в пах Корнея Петровича. Последний, в свою очередь, покровительственно придерживал бухгалтершу за пергидрольный затылок, блаженно задрав в потолок очки, На мягкой пояснице труженицы балансового учёта расплывалась синяя татуировка, сделанная, по-видимому, старательным, но абсолютно бездарным в художественном смысле мастером: голая баба, сладострастно обнимающая обоими руками здоровенный скрипичный ключ, а выше была еще одна: кудлатый черный человек с дьявольскими рожками, клыками и остроконечными ушами. Разврат происходил в относительной тишине, нарушаемой лишь пыхтением, взаимным шлёпаньем по голому, да глухими взвизгами девушки. Смотреть на это было стыдно, а оторваться – сложно, и для того, чтобы преодолеть этот диссонанс, мне пришлось немедля выпить полную рюмку водки.
Дальнейший балаган проще было классифицировать как беспорядочный свальный грех. Надю не выпускали из парилки – она все время была занята то с одним, то с другим, а то и с обоими вместе, а алкоголь ей доставляли прямо на полку. Я угрюмо наливал себе стопку за стопкой, а Петуния, лишившись кавалеров, похотливой змеей вилась вокруг меня, то завлекая будто бы ненароком выпавшей грудью, то задевая тяжелым бедром. К сожалению, все её прелести я уже имел возможность в подробностях рассмотреть через открытую дверь, поэтому упрямо демонстрировал к ним равнодушие. Отчаявшись, толстуха пристроилась рядом, обняла за плечи сдобной рукой и стала жарко нашептывать мне в ухо всякую чушь про задор молодости и прекрасных принцев, отхлёбывая шампанское прямо из горлышка бутылки. Я не мешал ей, отпихивая лишь тогда, когда она совсем уже неприлично начинала заваливаться на меня своими килограммами. Признаться честно, худенькие плечи рыжей Нади, пьяный смех которой непрерывно доносился до моих ушей, вызывали несколько большее волнение, чем неопрятные телеса бухгалтерши, но, несмотря на неоднократные приглашения присоединиться к честной компании, я держался как скала. Не для того я ввязался во всю эту тревожную историю, чтобы блядствовать с девками сомнительных моральных качеств. И вообще, та, другая Надя, всё равно красивее – уговаривал себя я, и пока не без успеха.