Сама истина, настоящая истина, сделалась выносимой для человека, она сделалась его путем, являя себя, тогда и сейчас, в нищете Того, Кто был лишен Своего могущества Не богач, а бедный Лазарь у его дверей представляет Тайну Божию, Сына. Во Христе нищета стала знаком, присущим самой истине, ее внутренним «могуществом». Ничто другое не открыло ей путь к сердцу человеческому, кроме ее подлинного бытия в нищете. Смирение Бога — это врата, открывающие мир истине, и других нет. Только так истина становится путем. Как пишет св. Павел в конце Послания к Галатам, в завершение всей аргументации: его последний аргумент — не слова, а «язвы Господа Иисуса», которые он несет на своем теле. Когда речь идет о том, чтобы определить подлинное христианство, подлинную веру и подлинный путь, последним и решающим критерием остается причастность ко Кресту.
5. Христос есть жизнь. «Бытие для» и любовь
Скажем несколько слов о третьей составляющей самоопределения Иисуса: Иисус есть жизнь. Лихорадочная жажда, которую мы находим сегодня на всех континентах, породила антикультуру смерти, все больше отличающую наше время: безудержность сексуальных влечений, торговля наркотиками и оружием стали проклятой триадой, чьи смертоносные сети все больше окутывают собой континенты. Аборты, самоубийства и коллективное насилие — конкретные проявления этого синдиката смерти. В то же время СПИД стал как бы образом внутреннего недуга нашей культуры — иммунодефицита. Луша лишилась иммунной защиты. Позитивистское понимание не дает этической иммунной защиты психическому организму, оно лишь выражает гибель этой иммунной психической системы, и психика становится беззащитной добычей лживых обещаний смерти, преподносящих себя под личиной избытка жизни. Медицина делает все, чтобы найти вакцину против разрушения иммунных систем организма, и это ее долг. И все же она может только чуть сузить поле тревоги, но никак не остановить победное шествие антикультуры смерти, если мы одновременно с этим не признаем, что телесный иммунодефицит — лишь крик принуждаемого человеческого существа, образ, в котором выражается истинная болезнь: бессилие души защитить себя в том видении мира, которое провозглашает подлинные ценности нашего человечества — Бога и душу — ничего не стоящими и несуществующими.
Если мы, христиане, удовольствуемся тем, чтобы наблюдать за ситуацией и время от времени произносить какие-то утешительные слова, то мы совершенно бесполезны. Чтобы удовлетворить требования современной эпохи или эпохи постмодерна, недостаточно подражать его моделям и показывать, что мы можем быть и на его стороне. Это ошибочное видение некоего прогрессивного христианства можно было бы назвать смехотворным, если бы оно не было так печально и опасно. Оно лишь сильнее закручивает спираль смерти вместо того, чтобы противопоставить ей спасительную силу жизни. Марксистский анализ, от коего некоторые все еще ждут ответа на противоречия нашей эпохи, — абсурдный анахронизм перед лицом этой власти денег и вожделений, утверждающих дьявольскую триаду секса, наркотиков и коллективного насилия. Не исцеляя глубину душ, эти структурные анализы являются чистым идолопоклонством и лишь еще больше способствуют разрушению внутреннего иммунитета, потому что они стремятся подменить динамизм этоса техникой и механикой (структурами).
Здесь следует вновь открыть специфичность христианства, найти Христа в сегодняшнем дне, снова и по-новому понять, что значат слова: «Я есмь путь и истина и жизнь». Конечно, прежде необходимо точно проанализировать болезнь, но здесь мы не будем говорить об этом. Ограничимся этим простым и сущностным вопросом: почему человек ищет прибежища в наркотиках? Сильно обобщая, мы можем сказать:
он делает это, потому что жизнь, такая, какой она ему предстает, кажется ему слишком бесцветной, мелкой и пустой. Несмотря на все удовольствия, свободы и надежды, которыми ее попытались наполнить, она остается чем-то ничтожным. Становится невыносимо смотреть в глаза жизни, наполненной неустанным трудом, и принимать ее такой. Нам бы хотелось, чтобы она была неиссякающим даром, наслаждением, изливающимся потоками. То есть здесь две стороны: с одной — жажда полноты, бесконечности, которая контрастирует с ограниченностью нашего бытия; с другой — желание достичь всего этого просто, без боли, без усилия. Жизнь должна была бы давать себя человеку, не требуя ответной самоотдачи. Мы могли бы сказать, что процесс этот является отрицанием любви, ведущим к бегству в ложь. Но на деле все происходит от искажения образа Бога: это, по сути, отрицание Бога и поклонение идолу. Бог понимается так, как Его понимал богач из Евангелия, который не мог ничего дать Лазарю, потому что сам хотел быть Богом и все его имения были для него недостаточны. Бог здесь воспринимается по-ариански: для Ария Он не может вступать в какое бы то ни было отношение с тем, что Ему внешне, потому что Он есть лишь полностью Сам в Себе. Именно таким Богом хочет быть человек: Богом, к которому все стекается и который ничего не дает. Поэтому подлинный Бог — враг, конкурент человека, ставшего внутренне слепым. Здесь — последняя глубина его болезни: он избрал себе жилище во лжи и отвернулся от любви, которая в Самой Троице является безоговорочным и безграничным даром Себя. Поэтому Распятый Христос-Лазарь — истинный образ Троичного Бога. В нем это Троичное бытие — любовь и дар Себя — становится видимым так, что ничто не может затмить его.
Может быть, теперь нам легче понять, что означают важнейшие слова Иисуса из Его первосвященнической молитвы, слова, которые на первый взгляд могут показаться каким-то нереальным выражением отделенного от жизни религиозного мира: «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин 17, 3). В целом мы сегодня неспособны признать, что то, что касается Бога, в высшей степени реально, что это истинный ключ к нашим самым глубоким и насущным нуждам. Но сам этот факт уже свидетельствует о тяжести недуга нашей цивилизации. Невозможно никакое исцеление, если Бог снова не будет признан краеугольным камнем нашего существования. Человеческая жизнь становится подлинной, только будучи жизнью с Богом. Без Него она проходит мимо себя самой и сама себя разрушает. Однако спасительное пребывание с Богом становится возможным только в Том, Которого Он послал, в Нем Он стал Богом-с-нами. Мы не можем сами измышлять это бытие-с-Ним. Христос есть жизнь, потому что Он вводит нас в общение с Богом. Оттуда и только оттуда течет источник воды живой. «Кто жаждет, иди ко Мне и пей», — говорит Иисус в последний день праздника Кущей (Ин 7, 7). Этот праздник воскрешает воспоминание о жажде Израиля в иссохшей безводной пустыне, казавшейся безнадежным царством смерти. Но Христос говорит о Себе как о скале, из которой течет неиссякаемый источник свежей воды: в смерти Он становится источником жизни. Кто жаждет, пусть приходит; разве мир, со всей его властью и силой, не стал подобен пустыне, в которой мы больше не находим живого источника? Пусть жаждущий приходит: Он и сегодня неистощимый источник живой воды. Достаточно, чтобы мы пришли и припали к нему, чтобы евангельская фраза стала нашей: «Кто верует в Меня, у Того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой» (Ин 7, 38). Жизнь, истинную жизнь, невозможно просто «взять», просто получить. Она привлекает нас со всей своей динамикой дара, то есть Христа, Который и есть Жизнь. Пить живую воду из скалы — значит согласиться войти в тайну спасения водой и кровью. А это — полная антитеза тому лихорадочному желанию, что ведет к наркотикам. Это значит согласиться вступить в область любви, то есть в истину. И именно это есть жизнь.
II. ХРИСТОС И ЦЕРКОВЬ. СОВРЕМЕННЫЕ ПРОБЛЕМЫ БОГОСЛОВИЯ. ИХ ВЛИЯНИЕ НА КАТЕХЕЗУ
Положение веры и богословия сегодня в Европе отмечено реакцией усталости по отношению к Церкви. Противопоставление «Иисус — да, Церковь — нет» кажется типичным для образа мыслей целого поколения. Перед лицом подобного отношения нет большого смысла пытаться подчеркнуть позитивные аспекты Церкви, показывая, что она неотделима от Христа. Чтобы по-настоящему понять нелегкую ситуацию, в которой оказалась в наше время вера, нужно идти глубже. В действительности за столь распространенным противопоставлением Иисуса Церкви кроется, в конечном счете, христологическая проблема. На самом деле это противопоставление, по отношению к которому мы должны занять определенную позицию, выражается не в формуле «Иисус — да, Церковь — нет», а в другой: «Иисус — да, Христос — нет» или «Иисус — да, Сын Божий — нет». Иисус сегодня наводняет Собою все вокруг, в самых разных вариантах: Иисус как ключевое слово политического выбора в критический момент. Все эти явления — не что иное, как выражение разных форм религиозного энтузиазма или страсти, стремящихся ухватиться за таинственную фигуру Иисуса и Его внутреннюю силу, но не желающих и слушать, что говорят об Иисусе Церковь и вера евангелистов, заложившая основу веры Церкви. Иисус оказывается как бы одним из «тех людей, что дают мерку человеческого», по словам Карла Ясперса. Нас в Нем трогает и задевает именно человеческое; исповедание Его Единородным Сыном Божиим могло бы только отдалить Его от нас, сделать Его чуждым нам, оттеснить куда-то в недоступное и нереальное и в то же время отдать Его во власть Церкви, ее ведому. Разделять Иисуса и Христа — значит тем самым разделять Иисуса и Церковь: Христос предоставляется Церкви и кажется ее созданием. Отворачиваясь от Него, мы надеемся обрести Иисуса, а с ним — новую форму свободы, «спасения».