Матвей старался не думать, но мысли предательски суетились в голове. Жандарм нажал кнопку на магнитофоне, неторопливо завертелись бобины.
– Ротмистр Иванов, – представился жандарм. – Сейчас я задам несколько вопросов. В твоих интересах быть предельно честным, – и не дав собеседнику осмыслить сказанное, он продолжил:
– Полное имя?
Матвей хотел отвечать твёрдо и уверенно, но на первых же словах голос задрожал:
– Матвей Миронович Цуркану.
На ладонях выступила испарина.
– Год рождения.
– Тридцать первый… Э… Тысяча девятьсот тридцать первый.
– Хорошо.
Матвей не знал, куда деть взгляд: то смотрел на нос ротмистра, то – на ручку, что неустанно крутилась меж пальцев правой руки жандарма, то на магнитную плёнку, где фиксировалось каждое слово.
– Эмигрант? – продолжал ротмистр.
– Нет, ваше высокоблагородие, я тут с рождения. Отец переехал из Валахии по молодости, после войны – с тех пор и живём.
– Хорошо… Женат? Дети?
– Нет. Померла супруга восемь лет назад. Детей не было.
– Родители?
– Тоже померли, ваше высокоблагородие.
– Причина смерти?
«Вот же гад, зачем спрашивает? Знает же. Они все всё знают, но спрашивают и спрашивают!» – судорожно вертелась мысль назойливой мухой, которую никак не получалось отогнать.
Матвей вспомнил отца. Последний раз видел его, будучи десятилетним пацаном. Лик родителя почти стёрся из памяти, и остался лишь смутный образ, постепенно растворяющийся в тумане лет – чистый, светлый, как солнечный день, которые выпадали раз в год по обещанию. Но этот образ оказался опорочен и растоптан: всю жизнь Матвею приходилось стыдиться отца, не упоминать лишний раз на людях, опускать глаза, когда жандармы или полицаи задавали о нём вопросы. И бояться… «Не думать, – напомнил себе Матвей и ужаснулся. – А если поймёт, что я стараюсь не думать, и решит, будто что-то скрываю?»
– Матушка – от чахотки померла. Отец… – Матвей замялся, а потом быстро, сухо проговорил на одном дыхании. – Отец арестован за антиправительственную и антирелигиозную агитацию, скончался на каторге.
– Другие родственники.
– Брат есть, мы не общаемся. Тётя по материнской линии – тоже давно не видел. Тех, что по отцу, не знаю вовсе – за кордоном остались. Померли, поди, все.
«Да уж, – подумал Матвей, – никого и ничего там уже нет. Была страна – осталась пустошь». Отец почти ничего не рассказывал ни о детстве, ни о собственной жизни. Он видел войну, выжженные земли и стёртые с лица земли города. А что о них рассказывать? Этого добра и тут, под боком, хватает. Только позже, когда Матвей подрос, он узнал, что стало с Валахией и мелкими соседними странами, какие ужасы там творились после Большой войны; узнал о том, как оставшиеся в живых многолюдными потоками хлынули в империю, которая объявила о готовности принять беженцев, хоть по факту не многим удалось тут обосноваться и прижиться, узнал о повальном голоде в первые годы после войны и о длинной зиме.
– Хорошо, – ротмистр пристально изучал Матвея, и Матвей уже не знал, куда деться самому, как сложить вспотевшие руки, которые он механически вытирал о спецовку, куда спрятать глаза. Взгляд жандарма железной иглой впивался в мозг.
– Как давно виделся с братом? Какие поддерживаете отношения? – равнодушно спросил ротмистр, а ручка в пальцах продолжала крутиться, словно гипнотизируя сидящего посреди комнаты рабочего.
– А? – встрепенулся Матвей. – Какие отношения? Да… никакие, – он пытался проговаривать в голове то же самое, дабы не допустить предательские мысли, которые жандарм, как пить дать, распознает. – Восемь лет назад, после смерти жены, последний раз видел – и всё.
«Поверил? Нет?» – настырно лез в голову вопрос. Нельзя же рассказать правду. Матвей не хотел той встречи полгода назад, он вообще не желал иметь никаких отношений с братом – это было чревато последствиям. Но тот сам объявился. «Так что ж теперь? Чем я виноват?» – не понимал Матвей.
– Как часто посещаешь рабочие сходки? – не давая опомниться, продолжал давить жандарм.
– Э… собрания?
– Да, собрания и сходки. Как часто?
– Я не… Один раз в этом месяце, – выпалил Матвей и тут же начал оправдываться. – Уговорили, решил сходить посмотреть… о чём говорят. Послушал немного и ушёл.