– Верно, как на каторге, – крикнул кто-то из толпы, – я сегодня тринадцать часов отработал. Думаете, мне всё оплатят? Да хрен! Работай бесплатно, а тебя ещё и шмонать будут!
– Ага, даром заставляют ишачить, – поддержал другой, – раб, что ли, я им?
– Именно, мужики, сверхурочные давно не выплачивают, – прокричал пронзительно Васька Прыщ, бойкий, тщедушный токарь с чахоточного вида лицом. – Вот на прошлой неделе ходили мы, значит, с товарищами разбираться к бухгалтерам. Почему у нас, значит, у кого двести девяносто часов за месяц, у кого триста почти, а заплатили за двести пятьдесят. И что говорят, думаете? А говорят: не учтено у них, с начальником цеха разбирайтесь. Ну мы к Артамонову. Так мол и так, что за парашу гонят? А он беспределить начал, говорит: всё, что должно, выплачено, а кто не согласен, тот, мол, бунтарь и провокатор. Говорит, охрану позовёт, коль ещё раз сунемся. А если, значит, опять в районный суд попрёмся, выгонит всех к чертям с завода. Куда это годится, мужики? Совсем нас за людей не считают.
– Да Артамонов в конец озверел, псина! – крикнул кто-то. – Гнать таких ссаными тряпкам. Чего ждём-то?
Поднялся возмущённый гул.
Матвей знал о делегации, которую организовал Васька Прыщ, чтобы добиться ответа от начальства. Знал, чем закончилась его инициатива. Многие связывали сегодняшнее появление жандармов на заводе с тем случаем, и консервативно настроенные рабочие укоризненно покачивали головами и ворчали, полагая, что чрезмерная настырность до добра не доведёт, но большая часть цехового коллектива кипела от возмущения.
Недодачи жалования Матвею тоже не нравились. И не просто не нравились – злили до скрежета в зубах. Ведь не оплачивать сверхурочные часы давно стала обыденной практикой на заводе. И куда бы рабочие ни жаловались, везде встречали отворот поворот. На своей шкуре Матвей пока не испытал серьёзных нарушений: урезали по мелочи – десять, пятнадцать часов в месяц – можно стерпеть. Да и другие терпели до поры до времени. Возмущались и терпели. Но со временем чаша гнева народного стала переполняться. К этому добавились увольнения: недавно троих выгнали без явной причины, и люди были взвинчены: никто не имел уверенности, что завтра и с ним не поступят так же. Усугубляли положение и задержки жалования по полмесяца. А партийцы, вроде Жоры Семёнова, своими речами только подливали масла в огонь пролетарской ярости.
– Думают, собаки, ничего не сделаем им! – выкрикнул кто-то. – А может, соберёмся и вломим Артамонову и прочим холуям, чтоб наше не пёрли? Себе же прикарманивают, морды!
Казалось бы, с тех пор, как лет десять назад была введена почасовая оплата, начальству стало труднее заставлять людей трудиться даром. Но на деле это не привело к улучшению положения рабочих на заводах и фабриках. Руководство выкручивалось по-своему: списывало дополнительные пять-шесть часов в неделю (а то и больше – сколько в голову взбредёт) на подготовку, уборку, перекуры. А порой не выкручивалось – плевало в лицо рабочему: «Отработай, мол, двенадцать часов по цене положенных десяти ради нужд родного предприятия, а не хочешь – вали с завода; вон, очередь на твоё место выстроилась». Многие были уверены, что деньги их крадут – иначе, куда же ещё деваются такие суммы? Кто-то грешил на начальников цехов, кто-то – на управляющего, а кто-то – на самого заводчика, господина Сахарова, который желал выжать из предприятия как можно больше прибыли.
– Да ведь и жаловаться некому, – возмущался мастер фрезерного участка Ванька по кличке Баян, здоровенный малый, возвышающийся на полголовы над остальными. – Пойдёшь жаловаться – тебе же по лбу настучат! А то и вообще – за решётку. Делать надо что-то, товарищи! Делать, а не языком молоть!
– В нашем цехе сегодня арестовали четверых, – продолжал Жора, когда рабочие поутихли. – Сомневаюсь, что их ожидает справедливый суд. И ещё неизвестно, какие нас ждут последствия. Если жандармы насели, просто так не слезут. Чьи головы полетят завтра? И, главное, за что? За то, что мы собираемся на сходках, за то, что права свои отстаиваем? Господин Сахаров так испугался собственного беззакония, что решил жандармами нас задавить? Господин Сахаров, верно, полагает, что раз это его завод, то и творить он может с нами, что угодно, будто мы не люди вовсе, а скот бесправный. Даже обращаются с нами, как со скотом. От Артамонова вы когда последний раз уважительное слово слышали?
– От этих ублюдков одни понукания! – послышалось из толпы.