А ведь, кроме просто неприятия, присутствовали еще и различные эпидемии, например, чума не обойдет империю, как раз где-то в тридцатых годах, та же оспа, а сколько всяких там дизентерий, тифов и других менее заметных в плане жатвы болезней? И дед пытался что-то вроде санитарной полиции организовать, только, похоже, это его начинание просто послали вместе с ним еще, когда жив был, дружно проигнорировав. И есть у меня подозрение, что желательно реформацию не со стрингов и пулемета начинать, а с теплого сортира, мусорных бригад, мощения улиц, канализации и массовых прививок, хотя бы от оспы. И, кстати, есть у меня несколько особо провинившихся товарищей, которых, вполне можно к этому делу приспособить. В Сибири мемуары писать и вздыхать по бездарно профуканным возможностям – по-моему, это слишком расточительно. Товарищи эти достаточно умны, чтобы вот так не слишком великими ресурсами, коими я владею, распоряжаться. Нет, дороги и мостовые я им не поручу, это почти неограниченный источник наживы, поэтому они будут у меня на личном контроле, а вот осушить выгребные ямы и наладить контроль за чистотой, с примерным наказанием виноватых – это вполне можно будет им поручить. Разделить Россию на регионы и в путь. А самое забавное, что, если подать им это как милость мою императорскую, то жопу порвут, выполняя, чтобы снова в фавор войти. В столице они мне точно не нужны, конфискованного им никто не вернет, пока, во всяком случае, потом, может быть, ежели с нужниками нормально справятся, какой дом и верну. Надо же репутацию поддерживать, что не только в рыло могу, но и конфетку от меня можно получить за примерную службу. И те гвардейцы, что в качестве конвоя должны будут в Сибирь сопровождать, вполне способны роль расстрельной команды выполнить, буде, кто дернется и на попятный пойдет. Одних-то я их в вояж по нужникам России точно не отпущу.
С вакцинацией сложнее. Вариоляцию я не собираюсь вводить, хоть ее вовсю применяют турки, да и семейство Ганноверское вроде бы привилось таким варварским образом, но риски слишком высоки. А Дженнер, чтоб его, еще пока не родился.
— И что же заставило тебя, душа моя, Иван Алексеевич, на такое злодеяние супротив императора нашего Петра Алексеевича пойти? Завещание от его имени составить? Волею государя нашего пренебречь?
— Бес попутал, — не отнимая рук от головы, пробормотал Иван. — Да и шел я сюда, чтоб предупредить государя, молить, чтоб не подписывал…
— И что же, бес энтот, который с пути сбил, не подсказывал, что сам можешь подпись поставить, кое уже проделывал не раз, на шалости государя подбивая? — этакий добрый дядюшка, пеняющий сорванцу за то, что тот натворил. И где, спрашивается, тот самый Ушаков, от одного имени которого у многих нехороших личностей сердце екало? — А ну отвечать, сукин сын! Погубить захотел государя? Со свету сжить, и по поддельному завещанию самому, через сестрицу править? — Ушаков привстал и шандарахнул по столу кулаком так, что чернильница и свечи подпрыгнули, а уж после начал орать. Я аж присел и голову в плечи втянул. Почему-то возникло острое желание в чем-нибудь покаяться перед начальником Тайной канцелярии.
— Да не хотел я государя губить! Христом Богом клянусь, вот тебе крест! — Иван вскочил на ноги и принялся осенять себя крестом. Он был небрит, и от него разило таким суровым перегаром, что я едва удержался, чтобы не закашлять. — Я ж живота не пожалею за него, ежели что. Говорю, бес попутал, послушался от… — он осекся, и снова сел на кровать, глядя на Ушакова красными воспаленными глазами, смотрящими с опухшей рожи. Но вот то, что остановился и папашу не выдал, мне внезапно понравилось.
— Так это был бес, или отец твой, Алексей Григорьевич? — тон Ушакова сменился так резко, что я едва со стула не упал. Это снова был добрый дядюшка, который степенно сел обратно за стол и взял в руки перо. Мимо него не прошла невольная оговорка Ваньки, которую тот едва не выпалил сгоряча. Иван молчал, глядя в одну точку на стене.