Так что нечего удивляться, что по прибытию в Берлин нам даром не нужны были все торжественные ассамблеи, потому что мы неделю только отмывались и чистили извазюканные вещи. И лишь спустя неделю, наконец-то начали понемногу показываться при дворе Фридриха Вильгельма. Разместили нас во дворце кронпринца, но самого Фридриха мы практически не видели, он постоянно где-то пропадал, так что дворец был почти весь в нашем полном распоряжение. О дальнейшем передвижении не могло быть и речи еще пару недель как минимум, пока дороги не станут более-менее проходимы.
Фридрих Вильгельм быстро взял в оборот Румянцева и Шереметьева, Петька уже на стены пытался лезть, потому что ничего полезного от короля добиться было невозможно. Большую часть времени тот посвящал самолюбованию и демонстрации своей новой, такой замечательной армии, для которой вон, даже арсенал выстроили недалеко от дворца.
Елизавета откровенно скучала, прусский двор – это не польский вертеп, здесь женщинам отводилось больше декоративное место. Больших свобод дамы не имели, и вынуждены были ждать, пока занятые делами кавалеры обратят на них внимание. Не удивлюсь, если узнаю, что знаменитое «Киндер, кюхен, кирхен» зародилось именно здесь и именно в это время.
Ко всему прочему Фридрих Вильгельм оказался весьма скуп. Уже через несколько дней стало ясно, что тратиться ради русской царевны, устраивая ей различные увеселения, он не собирался.
Тем не менее, в качестве места для отдыха Берлин нам подходил, если бы не одно «но». Пруссия была все той же Европой, а это значило, что мылись здесь не так чтобы часто. Вообще-то это происходило только по назначению врачей, вероятно в тот самый миг, когда лекаря начинало рвать от стоящего перед ним больного. В первую же ночь меня искусали клопы. И не только меня. Лизка весь следующий день провела в слезах, показывая мне следы укусов. Хорошо еще, что тело не демонстрировала – только руки. Также она жаловалась на то, что на кровати, стоящей у нее в апартаментах спать невозможно из-за мешающей ей штуковины, расположенной в районе изголовья. Когда я увидел это производство столярного искусства, то долго ходил вокруг и морщил лоб в надежде понять, что это за вещь, и для чего ее сюда поставили. Вроде у поляков ничего подобного не было. Но поляки уже не совсем европейцами считались, еще не такими варварами, как мы, но и не совсем белая кость. Поэтому у них так причудливо переплелись традиции: и «наши», и «ваши». Может быть, поэтому они такие неуравновешенные? Их же бедных просто штормит от востока к западу, а золотой середины полякам никто никогда не подсказал.
В общем, в женской спальне кумира одного невысокого немца с забавными усиками, родившегося триста лет вперед, на кровати стояла какая-то хреномуть, предназначение которой даже я, вполне успешный физик, определить так и не сумел. Тогда я просто высунулся в коридор, схватил первую проходящую мимо служанку и втащил ее в комнату Лизы. Девчонка заверещала и начала отбиваться. Видимо думала, что меня ее сомнительные прелести привлекли, и я решил среди бела дня удовлетворить естество. Ага, в комнате царевны, которую мы сейчас выставим ненадолго, пускай в коридорчике погуляет. Решительно встряхнув девчонку за плечи, я ткнул пальцем в штуковину в изголовье и рявкнул.
— Что это такое? — она замерла, потом недоверчиво посмотрела на меня, но хоть верещать перестала. Увидев же царевну, она попыталась сделать книксен, но я снова ее встряхнул, заставляя посмотреть на себя. — Отвечай, что это за штука!
Немецкий язык удивительно подходит для того, чтобы отдавать команды. Моргнув, служаночка принялась быстро говорить. Елизавета морщила лоб, но так как немецкого она не знала, пришлось ей ждать, пока я переведу. Выслушав ответ, я почесал висок и повернулся к Елизавете, с трудом сдерживая смех. Ну вот никогда бы сам до такого не додумался.
— Вот это предназначено для того, чтобы женщина, ложась спать, укладывала на нее свою сложную прическу. Тогда эта прическа не мялась, и сохраняла укладку. И она спрашивает, ты не хочешь, чтоб тебе волосы уложили?
— Что? Нет-нет, я прекрасно помощью Ксаны обхожусь. И вообще, я боюсь, Петруша, — она понизила голос. — Я видела, как по чепцу одной из служанок, что мне ванную наполняли, пробежала вша. Давай уедем отсюда, Петруша, я очень тебя прошу.