— Мы не сможем уехать, а свой шар, на котором можно улететь, Эйлер еще не построил. Что касается вшей… Ну, они верят, что вши – это «божьи жемчужины», или что-то в этом роде, — я с философским видом почесал руку, чувствуя, что еще немного и начну чесать голову, как только Лиза упомянула вшей. — Но вот нашу одежду, которую мы здесь носим, я предлагаю оставить местным слугам. Они так за нами хорошо ухаживают, что их обязательно надо вознаградить.
— Петруша, ты грозился выкупить у меня мой дворец, что мне мать оставила, — Лиза очень аккуратно обошла кровать и встала передо мной. — Так вот, я продам его тебе. Прямо сейчас. Можешь приготовить бумаги. И все деньги, которые я могла бы получить, ты используешь на то, чтобы соорудить в Москве мыловарню, в которой мыло будет производиться разное, и чтобы оно было так дешево, что даже крестьяне могли себе его позволить. Это же кошмар какой-то. Нет, мы не мылись так, как ты заставил нас это делать часто, но клопов и вшей у нас не было!
Буквально через час часть сундуков вернулась на телеги, которые прекрасно себя чувствовали на конюшне. Я же, бесстыдно воспользовавшись положением, точнее моим объявленным положением младшего помощника главного в отряде, перебрался на ту же конюшню. Пусть это будет колючее сено, зато в нем не живут клопы и его не очень уважают вши. А одежду я все равно здесь оставлю. Лиза же и поносящий весь белый свет Шереметьев вынуждены были остаться в замке. Румянцев не впервые гостил при европейских домах, поэтому относился к подобным неудобствам философски.
Но Лизка пускай привыкает. Или она думает, что во Франции ее ждет что-то лучшее? Да там Людовик, который Четырнадцатый всего два раза в жизни мылся по настоянию врачей, и ему не понравилось. Делать было особо нечего. Все, что можно было подсмотреть в Берлине, я подсмотрел, но тут процветал культ армии, поэтому мне было не слишком интересно, тем более, что я не собирался копировать армию Фридриха Вильгельма. Как показала практика на примере другого Петра, который еще и Ульрих и который никогда не станет русским императором, прусская модель нам не подходит. Почему? А черт его знает. Просто не подходит и все тут.
Дни шли, а возможности как-то пересечься с кронпринцем мне все не предоставлялось. Он вообще не жил дома, даже не ночевал. Пока Шереметьев искал для меня типографию, я бесцельно слонялся по Берлину в сопровождении одного гвардейца, чтобы не привлекать внимания, ну гуляют два приятеля из сопровождения русской царевны, что с них взять?
Сегодня днем я забрел на раскинувшийся посреди площади рынок. Бродя по рядам, я рассматривал предложенные товары. В лавке одного итальянца я увидел диковинку, в которую сразу же вцепился как тот клоп в нежную Лизкину кожу: я увидел самую настоящую зубную пасту в банке с притертой крышкой. Купив сразу несколько банок, я решил сначала отдать их кому-нибудь из своих химиков, чтобы они мне состав хотя бы приблизительно выявили. Если там все безопасно, то намешать саму пасту времени много не займет. Так глядишь мы и зубки чистить научимся.
Весна все больше и больше захватывала власть. Было так жарко, что я даже расстегнул несколько пуговиц на мундире. Мне на глаза попалась лавка ювелира. Заходил я в полутемное помещение с вполне определенной целью. Немного рискованной, но весна как-то странно действовала на мозги: хотелось похулиганить просто до одури. Приобретя то, что хотел, заметил, что сопровождающий меня гвардеец смотрел недоуменно, не совсем понимая, зачем мне эти штуковины, я уже двинулся было на выход, когда до меня наконец-то дошло – рынок, больше похожий на ярмарку? Повернувшись к хозяину лавки, я задал интересующий меня вопрос:
— А как вы сюда добрались?
— Так уже можно проехать, господин, — любезно ответил хозяин. — Мы немного переждали близ Вены и без задержек успели сюда приехать.
— Надо же, какие интересные новости, — я оскалился и вышел из лавки, быстрым шагом направляясь во дворец.
Там я застал Шереметьева в покоях скучающей Елизаветы. Он попросту сбежал от короля и слушавшего его тошнотворные излияния Румянцева.
— О чем вы так долго болтали все это время с его величеством? — я бросил подарки на стол, даже забыв про то, что собирался преподнести их в торжественной обстановке.
— Да ни о чем, — раздраженно ответил Шереметьев, которому тоже до смерти надоело сидеть в этом клоповнике. — О муштре на плацу, и о том, что его сыновья с пяти лет мундиры носят.
— А что говорят о нашем отъезде? — я сжал и разжал кулаки. За каким-то хреном Фридриху Вильгельму было нужно, чтобы мы сидели безвылазно во дворце, который даже не королевский, а принадлежащий кронпринцу.