Кинжал должен был вот-вот войти в незащищенное тело, когда крепкая рука перехватила руку короля, держащую оружие.
— Не стоит этого делать, ваше величество, — мягкий голос Румянцева прозвучал в полнейшей тишине, совсем недавно прерванной страшным смехом принца. Выглядел Александр Иванович под стать своему имени: румяный и добродушный на вид. Вот только мало кто знал, как этот добродушный дядюшка строил неуправляемых башкир, твердою и жесткую рукою. Король обернулся с бешенством глядя на русского посла, тот же мягко улыбнулся, жестко фиксируя руку с кинжалом при этом. — Не стоит входить в историю как сыноубийца, ваше величество. Я искренне сочувствую вашему горю, но кто мы такие, чтобы самим решать Божью волю? Ведь только Господь может покарать такого нечестивца, коим вы представили на людской суд Карла Фридриха. И помогать в этом Господу, отведя его праведную руку, в своей гордыне заменив ее своей, самый большой грех, который не сможет искупить ни один смертный.
Я понимаю, как ему удается даже османов в некоторых ситуациях убалтывать. Ну не зря же я его от башкир выдернул и в этот евротур отправил.
— Я не позволю…
— Конечно не позволите, ваше величество, конечно, — голос Румянцева был настолько сладок, что у меня скулы свело. — Но, как вы сами сказали, не стоит убийством марать душу и еще более осквернять место греха, которое несомненно очистилось пребыванием кроткой девы, царевны Елизаветы под его сенью, — несмотря на дикость происходящего, я закусил губу, чтобы не издать неподобающий звук, слушая о Лизкиной святости. Благо немецкий из нашей миссии знали очень немногие, иначе кто-нибудь точно не сдержался бы. — Но, ведь если Карл Фридрих сейчас добровольно откажется от прав на престол и станет добровольным изгнанником из родной страны, не будет ли это означать, что он ступил на путь исправления и искупления своих грехов?
Вот тут окружающие короля люди зашумели, призывая монарха прислушаться к мудрым словам графа, который продолжал кротко улыбаться. По внезапной судороге, исказившей лицо короля, я понял, что Румянцев надавил на одну из весьма чувствительных точек на руке, чтобы заставить выпустить оружие.
— Хорошо, я не позволю этим жутким известиям покинуть эти стены, если мой сын прямо сейчас подпишет отречение, и покинет Берлин не позднее третьего дня, считая от этого, — наконец произнес король, опуская руку. — И если все, собравшиеся здесь поклянутся своей душой молчать о произошедшем.
Конечно поклянемся, даже не сомневайся. Только я своим солдатам переведу, как ты только что сына называл, и они сразу же клясться начнут. У него явно что-то с головой случилось, это точно. Может быть микроинсульт какой-нибудь, который спровоцировал шизу?
Сначала мне показалось, что Фридрих не станет ничего подписывать, но у него не было времени, чтобы отойти от шока, поэтому, почти минуту глядя в строки отречения, он в конце концов поставил размашистую подпись, и покачиваясь пошел из залы, даже не взглянув на тело фон Катте.
А через три дня мы выехали из Берлина. При этом лошадь мы ему выделили из своих, а из вещей у Фридриха был с собой только кошель с заработанными им в типографии деньгами, да старый уже маловатый ему мундир без знаков различия.
Внезапно сзади раздался топот копыт и чьи-то крики, призывающие подождать их.
Я придержал Цезаря, и моему примеру тут же последовали все остальные. Нас догоняли два всадника, но кто это такие я так и не понял, пока они не представились. При этом дышали они так, словно это они неслись за нами вслед, а не лошади.
— Георг Венцеслаус фон Кнобельсдорф, — отдышавшись назвал себя склонный к полноте молодой парень. Указав на второго, отличающегося более худощавым телосложением, да возрастом постарше, Георг произнес. — Иоганн Иоахим Кванц, к вашим услугам, господа.
— И что же заставило вас, почти загнать лошадей, догоняя нас? — переговоры взял в руки Петька, потому что ехавший в карете Румянцев был от нас далековато.
— Мы желаем добровольно сопровождать его высочество в ссылке, куда бы он ни отправился, — вздернув подбородок, заявил Георг.
— Похвально, господа, такая преданность всегда в цене, — кивнул Петька. — Вот только сдается мне, что его высочество сам не знает, куда именно он едет.
И тут Фридрих поднял голову и удивленно посмотрел на нас, словно впервые увидел.
— Я пока с вами еду, господа. Я обязан вам жизнью и даже честью, так что я готов ехать в Россию, и быть представленным императору Петру. Я слышал, что ваша необъятная страна дает приют таким вот изгоям как я, становясь для них домом, — я отвернулся и икнул. Поехали, ваше высочество. Я тебя лично по возвращении с императором Петром познакомлю.