Смотрит на лоханку, держится за ушко, в которое палку продевают, когда выносят, и глазами хлоп-хлоп.
Мика даже за дверь вышел, чтобы не мешать, и Сандрика за руку вывел. Успел козе пойло снести и вернуться, а она всё стоит и посматривает, как в лоханке корки хлебушка плавают, картофельные очистки, блёстки постного масла от ополосков. Ну и стружки, которые, балуясь ножом, Сандрик настрогал, когда больших дома не было.
«Неужели такой простой вещи, как лоханка, никогда не видела? И как они там живут, в Ленинграде?»— опять подивился Мика.
Вот горе с ней, пора кашей кормить, а она не умывается, не прибирается.
— Ну ты хоть сама поплескайся. — Мика подтащил её к ведру.
Стала, держась рукой за лавку, и льдинки пальчиками трогает. Руки-то ничего, не ватные… Глядишь, сможет хоть шерсть прясть да чулки, варежки вязать…
— Может, ты снегом умываешься? Ишь лицо какое беленькое! Ну пойдём на улицу.
Мика хотел обуть её в Сандриковы валенки, но брат такого рёву дал, что Мика заткнул уши. Пошёл в горницу за мамиными новыми чёсанками, на которые ещё и галоши не куплены. Пусть разок наденет.
Девчонка в приоткрытую дверь заглянула, даже глаза расширились. Вон как удивилась — горниц, что ли, не видала? Что, у них в городе таких чистых горниц нет, в которых не живут, а только самое лучшее добро и вещи хранят и по праздникам гостей принимают?
Наверное, бедновато жили. И на деревне есть такие, у которых избы не пятистенные, а обыкновенные, где живут, спят, едят, телят держат и гостей принимают. Ну, это уж совсем не самостоятельные колхозники.
В горницу вообще зря ходить не полагается, особенно ребятам. И ничего там брать без спросу нельзя, всё запретное, новое. Там кровать стоит никелированная, с блестящими шарами, на которой и мама ни разу ещё не спала, а уж ребятам и подавно поспать на ней не снилось. Только полюбоваться можно было горкой подушек в красных наволочках да покрывалом кружевным. Ох и красиво!
И Мика, раз уж вошли без спросу, не вытерпел и похвалился:
— Вот у нас что есть, ты не думай, будто мы бедные! Наш папка бригадиром был. У нас всё есть. А вон мамин сундук, знаешь в нём какие платья!
Но девчонка почему-то глядела не на нарядную кровать, не на сундук, окованный серебристыми пластинками, а под кровать заглядывала. Ну и чудная! Чего она там искала?
— Полюбовались, и хватит, — сказал Мика, закрыл дверь горницы на крючок и попытался обуть чудачку в чёсанки.
Не тут-то было — велики оказались. Обе её ноги в одном валенке умещались, и она сама тонула в нём чуть ли не до подмышек.
Сандрик смеялся, глядя, как брат старается упрятать эту диковинную птичку с косичками в мамин валенок. Соловьём заливался, даже в носу свистело и в горле булькало. А Мика чуть не плакал. Девчонка же только глазёнками моргала, словно не понимала, зачем это.
Разозлившись, Мика швырнул валенки обратно в горницу и крикнул, указывая на лоханку:
— Не хочешь на улицу идти, так действуй здесь, чего время тянешь? Нам кашу пора есть!
И в сердцах снова выбежал в сени, забыв прихватить Сандрика.
— Сестрёнка, понимаешь, попалась какая-то непонятливая, заканителился я с ней, — пробормотал Мика, давая козе сена.
Когда он вернулся, то ребят в избе не нашёл. Они были в горнице. Ой, этот Сандрик как заберётся туда, так либо куриные яйца, которые в корзинке под кроватью хранятся, начнёт скалкой давить, либо ещё какую беду сочинит!
На этот раз ничего особенного ни этот озорник, ни ленинградская сестрёнка сделать не успели. Они сидели, достав из-под кровати горшок с ручкой, в котором было топлёное масло.
Сандрик с важным видом хозяина тыкал палец в застывшее масло и мазал себя по губам. А девчонка таращила глаза то на горшок, то на Сандрика.
Ну и чудо! Неужели же в городской, своей жизни такого горшочка не видывала? Вон у них в сельской лавке и то этих посудин сколько угодно продаётся. Удобные, с ручками, с крышками, в них что хочешь держи — хоть сметану, хоть масло.
Не успел Мика пожурить Сандрика за баловство, как вдруг девчонка отобрала у него горшочек спрятавшись за спинку кровати, присела на него…
— Что ты делаешь, озорница?! — вне себя вскричал Мика и слегка потянул сестрёнку за вихры.
Тут она и дала рёву.
ХОРОША КАШКА, ДА МАЛА ЧАШКА
Слёзы покатились по её щекам крупные, как горошины.
Не желая потакать капризнице, Мика схватил её в охапку и вынес в козий хлев.
— Ладно, не хнычь, буду выносить тебя сюда, пока на своих ногах не станешь бегать.
Мика вернулся в избу, дал Сандрику щелчка в лоб, запер дверь в горницу покрепче на крючок и достал из печки молочную кашу. Вывалил в чашку, сдобрил коровьим маслом, размешал и, уложив три ложки на три ломтика хлеба, отправился за канительной девчонкой. Нашёл её в углу хлева. Руками закрылась и дрожит отчего-то, а коза её лижет, успокаивает.