Заведомая бессмысленность и потому безумие кредитования потребителей в неразвитых странах были столь очевидны, что такое кредитование, как правило, осуществлялось не национальными правительствами, а через международные финансовые организации вроде МВФ и Мирового банка — для размывания ответственности непосредственно причастных к кредитованию лиц до приемлемого с точки зрения индивидуальных рисков уровня.
Однако оптимизация индивидуальных рисков отнюдь не делала неадекватность коллективных действий менее очевидной. Потому принуждение (по сути дела) национальных государств крупными корпорациями к кредитованию неразвитых стран якобы для развития последних стало одной из исключительно важных вех в эволюции крупного национального капитала развитых стран Запада в глобальный капитал. Соответственно, это стало вехой и в формировании глобального монополизма, и в подавлении им традиционной демократии.
Добившись успеха и фактически продиктовав национальным государствам решения, которые соответствовали их интересам, крупные корпорации не могли не ощутить нерациональности этих решений (при всей выгодности для себя) и инстинктивно отстранились от принявших эти решения государств. Ведь система управления, способная на нерациональные решения, просто в силу этой способности объективно является потенциальным источником опасности — пусть даже в данном конкретном случае принятое ею нерациональное решение и соответствует вашим интересам.
Мотивированное (изложенным выше) отстранение крупного бизнеса развитых стран Запада от «своих» национальных государств стало существенным фактором эмансипации формирующегося глобального капитала от государственности как таковой и его превращения в самостоятельный субъект развития человечества.
Поскольку попытка преодоления нехватки спроса путем кредитования потребителей неразвитых стран в середине 90-х годов не предусматривала механизмов возврата кредитов, она просто не могла продолжаться долго.
И уже летом 1997 года начался новый кризис, который до сих пор еще политкорректно именуется «азиатским фондовым», хотя охватил почти все неразвитые страны и носил выраженный долговой характер. Долговой кризис привел к массовым разрушительным девальвациям, «ковровой» скупке глобальным бизнесом и крупным бизнесом развитых стран подешевевших активов неразвитых стран, павших его жертвой. Однако проблема нехватки спроса в масштабе мировой экономики так и не была решена, так как ставленники глобальных монополий и в национальных правительствах, и в международных организациях в силу самого своего положения в принципе не могли даже назвать причину этой проблемы — загнивание глобальных монополий.
В результате глобальный экономический кризис не закончился, а распространился на страны, бывшие его источником: формально завершившись в неразвитом мире в 1999 году, он уже весной 2000 года бумерангом ударил по США, обвалив их фондовый рынок и нанеся смертельный удар так называемой новой экономике (она же экономика доткомов). Это тогда Сорос произнес про финансовые компании свое знаменитое: «Музыка кончилась, а они все еще танцуют».
Оказавшиеся на грани депрессии (естественной в условиях острой нехватки спроса) США вышли из нее при помощи мгновенной реализации двух стихийно нащупанных стратегий.
Первой была стратегия поддержания (а на самом деле и существенного расширения) спроса при помощи нарастающей и практически неконтролируемой накачки рынка — сначала рискованными, потом высокорискованными, а с лета 2006 года уже и откровенно безвозвратными ипотечными кредитами. Разумеется, эта стратегия не могла осуществляться бесконечно; созданный ею финансовый пузырь начал ползти по швам уже летом 2006 года, но многоуровневость финансовой инфраструктуры США привела не к мгновенному краху, но к длительной агонии, перешедшей в открытую форму только в сентябре 2008 года.
Вторая стратегия вывода американской экономики из тупика рецессии заключалась в экспорте нестабильности. Она активно применялась в локальных целях с 60-х годов, когда использовалась для недопущения прихода к власти итальянских коммунистов, а в глобальных масштабах — с начала 90-х, когда Югославия была осознанно превращена США в незаживающую рану Европы, не позволяющую той стать серьезным стратегическим конкурентом.