— А потом я узнал, — продолжил тем временем царь, — что они мстить заделались. За смертушку свою, безвинную якобы. Такие вот дела! И Василисы нет и нет… ох, Ваня, боюсь я…
— Чего? — насторожился я.
— Как бы не убил ее кто…
— Отдай мой бутерброд! Я тебе еще сделаю. Ай, отдай немедленно! Сейчас как дам в глаз, будешь знать! — услышал я вопль. Ага, такую убьешь, как же! Она сама кого хочешь в гроб сведет, да еще на могилке спляшет.
— Кто это у тебя говорит? — вдруг заинтересовался царь Горох, прислушавшись к Васиным воплям. — Уж не Василисушка ли моя? Уж больно голос похож…
— Да вы что, — помня царевнин наказ, схитрил я. — Откуда ж она здесь? Это телевизор орет. Там фильм какой-то. Мелодрама. "Любовь и бутерброды" называется.
— Гм. Не знаю я такого фильма, ну да ладно. Мало ли их наснимали, — рассудил самодержец. — Куры не клюют.
— Это верно, их сейчас столько… Ну ладно! Когда получится, выйду на связь, сейчас мне удирать надо… До свидания!
— Пока, Иван! Звони. Удачи.
— И привет Настюше передайте! — докончил я, отключаясь. — Уфф… во дела, во дела — мышка кошку родила! Ребята, тут у царя такое было!
— Что?
Я вкратце пересказал друзьям услышанное. У Волка шерсть дыбом встала, Василиса за голову схватилась:
— Кошмар какой! Нет, мы должны торопиться. Страна превращается в рассадник зомби. Господи Иисусе, как я ненавижу Кощея! Ух, увижу я его — голыми руками придушу, как куренка!
— Ну, чтобы убить даже Кощея Бессмертного, тебе вовсе необязательно прикладывать физическую силу. ТЕБЕ достаточно намекнуть ему на его несостоятельность, — хихикнул я. — А, может быть, и просто рот раскрыть…
Бам!
— Ну вот, что я такого сказал…
Разговор был грубо прерван вторгшимся на пляж неприятным типом в тельняшке. На одном его плече красовались намозолившие нам глаза инициалы "К.Б." в стилизованном кольце, на другом — знак английской разведки. В руках улыбчивый кощеевец держал уже знакомый нам пистолет.
— Вам не пройти, — на ломаном русском известил он нас.
Мы переглянулись. Я оторвал от своей рубашки кусок и привязал к палке, на манер белого флага. Размахивая им, подошел к кощеевцу.
— Сэр-р-р… — вежливо начал я, плавно переходя на родной язык этого несчастного. — Вы кое-что не учли.
— Ну, и что же? — язвительно сплюнул он в землю.
— Вот этого, — а неплохой вышел хук! Кощеевец свалился, в недоумении закатив глаза. Долго ждать моей команды Волк не стал, а подбежал, неся в зубах веревку. Я быстро связал оглушенного парня, спихнул в кусты. Минут через пятнадцать придет в себя, если никто не сжалится над "пьянчужкой", прикорнувшим в придорожных кустиках. А теперь надо сматываться, пока он не очнулся. Мы, не сговариваясь, дернули с косы с приличной скоростью. Довольно быстро мы оказались в порту.
План наш удался на славу. Угу. Если не считать, что в ящике должен был находиться хрусталь, и поэтому нас там запаяли "для верности". Приблизительно час ушел на то, чтобы развернуться поудобнее, еще столько же, чтобы достать из сумы нож для металла, и где-то полвечера на вырезание дырки в стенке ящика.
Корабль был торговый, никого лишнего здесь не должно было оказаться, включая разведчиков; впрочем, включая, конечно, и нас, поэтому первым делом мы оглушили пару матросов и худо-бедно замаскировались под них, наказав Волку ждать нас в ящике.
Однако, капитан корабля тоже был не дурак. Он, увидев нас, сразу раскусил, что мы — не его матросы, и подошел к нам:
— Вы, (вырезано цензурой), что тут делаете, крысы сухопутные?
— Мы очень даже морские, — обиделся я. — И не крысы, а волки. Хотите, докажем?
— Тс, — Василиса, услышав, какой бред исторгается из уст Иванушки-Дурачка, поспешно запечатала мне рот рукой. Это уже входило у нее в привычку. — Мы разбойники. Нам нужно спастись из Англии.
— А мне-то, (вырезано цензурой), какое дело?! — прохрипел капитан. — Я порядочный моряк и не собираюсь…
— А вот такое дело, — Премудрая высыпала с два десятка золотых на свою маленькую хрупкую ладошку; у старого морского волка загорелись масленые глазенки. — это половина того, что мы тебе заплатим, если ты довезешь Кривого Бэзила и Джонни-Тупаря до Нью-Йорка! Ну или Вашингтона, неважно!
Она говорила нарочито грубым, низким голосом. Мы замаскировали ее под парня, потому что "женщина на корабле — к беде", и мы бы даже за миллион не уговорили бы сэра капитана взять нас на борт. Кривой Бэзил и Джонни-Тупарь — это, конечно, мы. Волчику тоже прозвище придумали — Серый. Просто — Серый. А что, по-моему, очень стильно: "Эй, Серый, ты о'кей?" — "Да, олл райт, Джонни-Тупарь! Сейчас еще Кривого Бэзила свистнем, и пусть капитан идет в задницу!" Похожи мы на настоящих гангстеров? Нет? У-у, я так и знал… может, надо было еще (вырезано цензурой) добавить?
— Э, я, конечно, подвезу вас, — поспешно согласился наш капитан. Сэр Уинстон, прочитал я его имя на бейджике.
— Только чур — никому ни слова, ясно? Если кто спросит — мы члены команды, уяснил? — я приставил нож к его горлу, подражая закоренелому европейскому преступнику.
— Конечно-конечно! Само собой! — поспешил заверить "Джонни-Тупаря" сэр Уинстон. — Я постараюсь, чтобы об этом никто не узнал…
— Вот и правильно. Для тебя же лучше… — зловеще завершили мы беседу и удалились.
Довольно быстро мы освоились на корабле и даже сдружились с коком. Его звали Фил, и он оказался славный малый. На вид Филу было тридцать-тридцать пять, но он был настолько хорош собой, что мог себе позволить хамить Прекрасной и (что меня особенно выводило из себя!) даже откровенные оскорбления ему сходили с рук! Однажды я подкатил к Васе и осторожно попытался выведать, чем же он ей так угодил. Попытка моя с треском провалилась: нахальная девица вскинула голову и гордо ответила: "Тем, что характер у него, во всяком случае, получше, чем у некоторых, и еще он не сует нос не в свои дела!" Все. Больше она со мной на эту тему не говорила.
Не знаю чем, но мне этот Фил нравился все меньше и меньше. Что-то меня в нем настораживало. Для простого кока он был уж чересчур собран и внимателен, к тому же, когда кто-то из нас принимался расспрашивать Фила о его прежней жизни, он либо угрюмо отмалчивался, умело уходя от ответа, либо рассказывал нечто до тошноты банальное и правдоподобное (что обычно вообще несвойственно морякам). Я не раз пытался намекнуть об этом Прекрасной, но она лишь отмахивалась и говорила: "Будешь каждого куста бояться — параноиком станешь". Досадно, но даже Волк не верил мне! Правда, такую подозрительность он обычно объяснял тем, что я якобы ревную Василису. Нет, ну вы представьте, какой нахал, а?! Это ж надо было додуматься: я ревную Василису! Прямо верх дедукции!
И все равно мне Фил не нравился. Что-то в нем было не моряцкое. Настораживающее.
За три часа до Нью-Йорка мы — трое "разбойников" и Фил — стояли у борта, вглядываясь вдаль. Я, как всегда, расспрашивал кока обо всем на свете. Наконец, очередь дошла и до темы Кощея.
— А меня прикалывает этот мужик, — неожиданно заявил Фил, бросив окурок в клубок пены, поднимавшейся за бортом в воде. — Угробить его, конечно, надо — с одной стороны. А с другой — какой характер, какая харизма! Жаль гения, но он должен погибнуть во имя человечества… в чем-то я его даже уважаю.
— Гм, — на этот раз даже невозмутимая прежде Вася нахмурилась и замолчала.
— А вот как вы относитесь к профессии шпиона? — вдруг, глядя на меня пристальным, всезнающим взором, серьезно спросил кок.
— Неплохая, но опасная, — осторожно ответил я, избегая прямого взгляда в глаза. — Мало кто по-настоящему способен на такое.
— Вот вы, например, — мне уже совсем не нравился этот пристальный, намекающий взгляд. — Вы считаете себя способным?
— Ну, это сложный вопрос, — пришлось вежливо рассмеяться в попытке разрядить ситуацию.
— Так да или нет?
— Скорее, нет, — подумав, рассудил я.