Мы поговорили обо всем на свете, потом Боб сел ужинать, и я ушел.
Леха сидел в номере перед телевизором, тупо смотрел бесконечный телесериал «Про Федю» — Федя приходит с работы, расшнуровывает ботинки, потом идет в туалет, потом молча ужинает.
— Все! Глубокий, освежающий сон! — радостно проговорил я и вслед за Федей улегся спать.
Некоторое время в душе моей еще боролись Орфей и Морфей, но потом Морфей победил и я уснул.
Когда я проснулся, было светло, Леха нетерпеливо ходил по номеру.
— Долго спишь, счастливчик! — проговорил он.
— А сколько сейчас времени? — я поднялся.
— Самое время сейчас! — торжествующе проговорил он. — ...Твоей-то укоротили язычок! — не сдержавшись, выпалил он.
— Как?!
— Нормальным путем! Дирижер толковым малым оказался — с ходу все просек! Больше в хоре она не работает.
— С-скотина! — невольно подражая ей, сказал я.
Я стал накручивать телефон, но номер не отвечал.
— Где она? — я повернулся к Алексею.
— Ну — поедем, поищем — мало ли где она может быть! — куражился он.
Шапка снова красовалась на его голове, набухшая медью. В прихожей стояли два ведра пятаков, сначала я думал, что Леха наденет их на уши вместо клипс, ею Леха по-хозяйски высыпал медь в отверстие в шапке.
Возле гостиницы стояла очередь трамваев, оттуда выходили вагоновожатые с ведрами пятаков, шли к Лехе. Тот снисходительно принимал в себя «золотой дождь».
— Уважают, черт возьми! — вдруг хлынули слезы, Леха утерся рукавом. — Геха, друг, не забывает кореша!
Мы сели в машину.
— В пивную! — глянув на меня, скомандовал он.
Сердце мое замерло — неужели она работает там?
— Небось хочешь — пивка-то? — куражился он.
— Нет — я лучше буду находиться в депрессии.
В темном зале я вздрогнул, увидев молодую, но уже опустившуюся посудомойку... Слава богу — не она!
День сгорел быстро. Мы поехали к Хухрецу. Возле двери его клубились толпы народа, самого его на месте не оказалось. С трудом мы разыскали его в вахтерской, где он прятался от посетителей. То, что происходило у его кабинета, он злобно называл «разгулом демократии».
— Распоясались! Всем теперь отвечай! — пробормотал он, усаживаясь в машину.
Тротуары темнели народом. То и дело кто-нибудь поднимал руку, умоляя подвезти, — водитель недовольно косился на нас. Видать, батька за время своего правления сумел произвести полную разруху на городском транспорте.
— Ты литератор, что ли? — обращаясь ко мне, вдруг спросил он. Я кивнул. — Так слушай сюда... накидай там пьеску... ну — про простецкого совсем паренька, который становится начальником, — ну про меня, короче.
Я молчал.
— Он не захочет! — пробормотал Леха.
— Ты шо — с коня упал? — глянул на меня Хухрец.
Мы ехали молча.
— А помнишь, как в молодости-то было?! — вдруг Леха обратился с воспоминаниями к Хухрецу. — Бывало, поднимешь трал, полный рыбы. Тут, конечно, — мечтательно продолжил он, — откуда ни возьмись, немец или голландец. «Рус, ящик пива!» — кричит в мегафон. Ну, ссыпешь рыбу ему — делов-то, он тут же — честный, сволочь! — ящик отличного баночного пива на палубу тебе. Теперь разве то! — Леха устал, то и дело ронял свою набитую медью голову.
— Не люблю я эту всякую промышленность — я искусство уважаю! — страдальчески морщась, говорил Хухрец.
Мы остановились у ресторана.
Швейцар угодливо распахнул перед нами дверь. Леха надменно сказал гардеробщику, что шапку Мономаха он снимать не намерен, — впрочем, многие в ресторане сидели в шапках, пальто, между поднятых воротников шел пар. Все глухо отбивали варежками такт. Отопление не работало — во всем городе лопнули трубы. Оркестр на эстраде, потряхивая погремушками, исполнял модную в том сезоне песню «Без тебя бя-бя-бя». Она стояла у микрофона. Она была почти обнажена. Видимо, было решено резко догнать Запад — хотя бы по сексу. Увидев нас, она стала кривляться еще развязней.
— Ну — теперь, я думаю, ломаться не будет! — по-хозяйски усмехнулся Хухрец.
Как старый меломан, он выждал паузу, поднялся по ступеням и схватил ее за руку. К счастью, у нее была вторая рука — донесся звонкий звук пощечины.