— Со мной ты много интересного узнаешь! — Жанка улыбается.
Потом пожилой, улыбаясь, рассказывать стал, что был месяц назад в Париже, и там вообще молодежь клянчит деньги на каждом углу — на флейтах играют, на барабанах, и монетками в жестянках бренчат. А потом, наполнив баночку, садятся в машины свои и едут к родителям в коттеджи — и лично он ничего плохого в этом не видит — трудовое воспитание, как у нас говорят!
Потом вдруг замолчали они, стали на километровые столбы поглядывать, о чем-то лопотать.
— Что они... заблудились, что ли? — я встревожилась.
— Это не твоя забота — сиди, кури! — Жанка говорит.
Наконец, у столба с цифрой «86» совсем остановились.
— Что — бензин, что ли, кончился у них? — заволновалась.
— Слушай — будешь дергаться, — Жанка говорит, — вылезешь сейчас из тачки и пойдешь пешком!
Стояли, ждали, неизвестно чего, — от нетерпения, действительно, хотелось выскочить и пойти пешком.
И вдруг — раздвигаются кусты, и появляется Шах. Быстро садится на переднее сиденье, где молодой один сидел, за рулем, машина трогается. Я с отчаянием смотрю на него — неужели не узнает? Шах здоровается по-фински, начинает говорить, молодой кивает. Потом обмениваются какими-то свертками. У автобусной остановки машина тормозит.
— Слушай, Шах! — не разжимая зубов, вдруг Жанка говорит. — Ты когда мне стольник отдашь?
Тут он словно впервые заметил нас — обернулся, оскалился, пальчиками помахал и вышел из машины.
«А-а-а, раз так — катись оно все...!» — подумала я.
Дальше молча ехали. Наконец, под вечер уже, свернули с дороги в какой-то кемпинг — красивые домики из обожженного дерева, ресторан с терраской в народном стиле. Простенько, мило. Табличка: «Только за конвертируемую валюту».
Усадили они нас с Жанкой за столик в ресторанчике, а сами, как Жанка перевела, пошли уладить некоторые формальности. Подходит к нашему столику официант, похожий на Жору, такой же чистенький, аккуратный.
— Салют, Жанночка! — говорит. — Ну что — новую шкуру привезла?
Наверное, только через полминуты я поняла, что это про меня. Вспыхнула, вскочила.
— Сиди! — сквозь зубы мне Жанка говорит.
И тут вокруг нас все официанты собрались — пялятся на меня, скалятся.
— Эту шкурку еще обрабатывать надо! — какой-то толстый солидный человек проговорил, видно метрдотель.
— Слушай! — я вскочила. — Могу я хотя бы в туалет сходить?
— Тут за это удовольствие валютой надо платить. Есть она у тебя? Так что сиди... А ты зубы не скаль! — холодно Жанка нашему официанту говорит. — Тащи, что у тебя есть, — клиент крутой!
Принес он, усмехаясь, две вазочки с черной икрой, шампанское в мельхиоровом ведерке, ветчину. Вдруг метрдотель торопливо подходит к нему, что-то шепчет.
— Та-ак! — усмехаясь, официант говорит. — Свалили фирмачи ваши! Видно, не вы им были нужны! Видно, они вас вместо занавесок использовали! Да, вредное у вас производство! — усмехается и начинает составлять обратно на поднос все, что принес.
— Хоть ветчину-то оставь! — глухо Жанка говорит.
— Перебьетесь! — усмехнулся. Унес.
За ним подошел метрдотель и стал убирать приборы.
— Мог бы полюбезнее с дамами! — проговорила Жанка.
— Не вижу дам! — радостно улыбаясь, сказал он.
Жанка вдруг схватила его двумя пальцами за толстый нос и повернула к себе, и некоторое время держала так.
— Теперь видишь, жирная свинья? — побелев от ярости, проговорила Жанка.
— Отпусти сейчас же! Ты что — с ума сошла?! — прогнусавил он.
— Жалко — рука устала! — Жанка отпустила его и села.
Сначала я испугалась, потом захохотала: молодец Жанка!
— Ну все! Сейчас схлопочешь! — все еще гнусаво (нос слипся и не разлипался) проговорил метрдотель и выскочил за стеклянную дверь.
— Валим! — быстро вскочила я.
— Тут один выход — некуда валить, — устало сказала Жанна.
— Через кухню!
— А потом — через помойку? — усмехнулась Жанка. — Неохота, — ясно тебе?!
Появился торжествующий метр с тоненьким молоденьким лейтенантиком. Он вежливо отдал честь. Ночевали мы в карцере, там были очень узкие скамейки по стенкам — можно было только чуть-чуть присесть. Правда, на полу, вольготно раскинувшись, спала женщина в мужском пиджаке и мужских ботинках, непонятного возраста, похожая на Верку. На пол ложиться не хотелось — он был грязный и, главное, бетонный и холодный.