Я спустился по глухой деревянной лестнице с затхлым запахом, вышел на воздух, начинающий холодеть. Калитка скрипнула еле слышно — после гонки на ветру уши еще не откупорились.
Сразу же за оградой начиналась гарь: черные торчащие палки, пятна сгоревшего мха, зола. В углу кармана, где крошки, я нащупал кончиками пальцев несколько семечек, на ходу машинально их грыз. Одна семечка оказалась горелой, я вздрогнул, почувствовав гарь и внутри себя.
Потом я вышел в поселок. Уже стемнело. Низко пролетел голубь, скрипя перьями. По булыжной улице шли солдаты, высекая подковками огонь, похожий на вспышки сигарет в их руках.
Ночевал я на пристани, вдыхая бесконечный темный простор перед собой.
Утром я плыл куда-то на пароходе, наполненном людьми. Сначала он шел недалеко от берега, потом свернул на глубину. Сразу подул ветер, задирая листья кувшинок светлой стороной, ставя их вертикально в рябой воде.
День приезда
Ночь в поезде я не спал. Когда вагон, заскрипев, остановился в Бологом, я слез с полки, вышел в коридор, потом на площадку. Платформа была тускло освещена фиолетовым светом. Проводник, зевая, стоял у вагона. Потом сделал шаг, двумя пальцами выдернул из урны бутылку и поставил на площадку.
Вторую часть ночи я маялся на откидном стульчике в коридоре. Медленно светало, в кустах стоял мокрый туман. Туман был и в городе, пока я ехал на троллейбусе до дому.
Когда отсутствуешь даже недолго, обязательно кажется, будто что-то без тебя произошло — причем что-то явно нехорошее!
Еще из троллейбуса я пытался рассмотреть свои окна: занавески вроде на месте — но это еще ни о чем не говорит. Я выскочил на тротуар, подошел к дому. Для скорости хотелось запрыгнуть в окно (первый этаж!), но, сдерживая себя, я неторопливо вошел в парадную, вставил ключ, со скрежетом повернул. Запах в квартире прежний — это уже хорошо. Пахнет паленым — перед уходом гладили, значит, ничего трагического не произошло. Еще — запах едкой вьетнамской мази: значит, дочка снова в соплях, но в школу все-таки пошла — молодец! — хоть и не знала, что я сегодня приеду.
Можно слегка расслабиться, неторопливо раздеваться, оставляя вещи на стульях... Я зашел в туалет, потом на кухню.
Жена и дочь молча и неподвижно сидели на табуретах. Сколько же они так просидели, не шелохнувшись?! — Вы... чего это?! — наконец выговорил я.
— ...Ты? — произнесла жена. Лицо ее медленно принимало нормальный цвет.
— А вы кого ждали? — спросил я.
— Мы?.. Да кого угодно! — сказала жена, переглянувшись с дочкой.
— Как это? — проговорил я, опускаясь на табурет. — Да очень просто! — уже по обычаю весело сказала жена. — Свой ключ эта балда где-то потеряла, мой ключ я оставила ей в ящике на лестнице — и этот пропал! Сосед нам открыл.
— Ну и как бы вы ушли сейчас без ключей? — вздохнул я. — А если бы я не приехал?
— Но ты же приехал! — радостно произнесла жена.
Поразительное легкомыслие! Сам же его в ней воспитал когда-то — и сам теперь на этом горю!
— Ну а куда же делся ключ из ящика? — спросил я.
— Наверное, кто-то спер! — жена махнула рукой.
— Что значит спер? — тупо проговорил я.
Жена пожала плечом.
— ...Ну, как жизнь?! — неестественно бодро повернулся я к дочери.
— Нормально! — почему-то обиженно проговорила она.
— Ну вспомни... куда ты дела свой ключ?
— Папа, ну откуда я знаю? — трагическим басом произнесла она, с грохотом отодвинула табурет, ушла к себе, стала там с дребезжанием передвигать стулья.
Замечательно! Все, значит, как и раньше: полная невозможность узреть хотя бы краешек истины! Или вымыслы, или тайны, охраняемые басовитыми воплями, оскорбленным таращеньем глаз. Никакого сдвига!
А я-то уезжал в непонятной надежде... Ну что же — начнем все сначала!
Я ушел в свой кабинет, разложил бумаги, долго тупо глядел на них... Но куда же мог деться ключ? Ящик у нас не запирается — но не мог же ключ выскочить сам? Значит?.. Я снова пошел на кухню.
— А как ты опустила в ящик ключ, — спросил жену, — в голом виде или в конверте каком-нибудь?
— Нормально опустила! — морщась, она пробовала из ложки горячий бульон. — В бумажку завернула и бросила, думала — в бумажке ей легче будет взять.
— А кто-нибудь мог видеть — или слышать, — как ты опускала его?
— Да нет... Вроде бы никто. Дворничиха лестницу мыла, но вроде бы не видела.