— Ясно! — я ушел в комнату, стал переставлять рюмки в серванте — опять они неправильно расставили их!
Да нет, вряд ли тут вмешались какие-то тайные силы — откуда им взяться в нашем скучном дворе? Не хватает еще начать представлять руку в черной перчатке, лезущую в ящик, — до таких штампов я еще не дошел! Уж лучше пускай ограбят, чем опускаться на такой уровень сознания! При всей своей фантазии не могу представить образ грабителя... одежду... лицо... что-то нереальное!
...И как мог он узнать, что именно в этот день жена положила ключ именно в ящик? Полная ерунда! Наверняка — дочь вынула ключ, пошла по обычаю шататься и потеряла ключ из ящика, как и свой, — а теперь выкручивается, неумело как всегда, оставляя в сознании ближних и возможность ограбления и возможность обмана.
Я снова пошел на кухню:
— Может, врежем новый замок?
— А! — сдувая волосы со лба, сказала жена. — Не будет ничего!
— Пр-равильно! — я поцеловал ее в ухо.
Замечательное легкомыслие!
— Ну вспомни, на всякий случай, — проговорил я. — Ты точно ключ в ящик опустила?
— Так, — она посмотрела на меня. — Совсем уже? Ни о чем более серьезном не можешь поговорить?
— Я ничего, ничего! — забормотал я.
Из комнаты дочери раздался надсадный кашель: всегда она простужается в это время года, а батареи, как назло, ледяные — давно уже пора топить, но не топят.
— Какой-то вентиль там сломался у них! — увидев, что я взялся за батарею, сказала жена. — Обещали к сегодняшнему дню починить — а пока газом согреваемся! — она кивнула на четыре синих гудящих цветка над плитой.
— Ну все, я пошла! — простуженным басом проговорила дочь в прихожей. Мы вышли к ней.
— Нормально оделась-то хоть? — оглядела ее жена. — ...Ты когда вернешься сегодня? — повернулась она ко мне.
— Часов, видимо, в десять, — помолчав для солидности, ответил я.
— Значит — видимо или невидимо, но в десять будешь?
— Да, — я кивнул.
— А как же мы попадем в квартиру? — спросила жена.
— Так! — я разозлился. — Значит, я теперь, как Иванушка-дурачок, должен неотлучно находиться у двери?
— А ты ей ключ отдай! — жена кивнула на дочь.
— Да? Чтобы эта балда потеряла последний ключ?
— Папа! — простуженным басом проговорила дочурка.
— Ну хорошо, хорошо! — сдавшись, я протянул ей ключ. — Только не шляйся нигде — без тебя мы домой не попадем!
— Хорошо! — отрывисто проговорила дочь и, положив ключ в сумку, ушла. Мы слушали ее затихающий кашель.
— Ну и п! — вздохнула жена, глядя в окно.
Действительно, с небес надвигалось что-то невообразимое.
— Но теперь-то когда ты придешь?
— Теперь-то, когда я уже не прикован к двери, как каторжник, точность в секундах уже необязательна? Нормально приду!
Я пошел обуваться. Холод был такой, что замерзшие пальцы в носках громко скрипели друг о друга, почти что пели!
Потом я стоял в парадной, пережидая начавшийся вдруг град — горизонтальные белые линии штриховали тьму, горох стрекотал по люкам, машинам. Действительно — ну и «п»!
Весь день я был прикован мыслями к двери, и когда мчался домой, смотрел из автобуса — все окна в доме уже светились, кроме наших!
Я вбежал в парадную: жена с переполненной сеткой сидела на площадке.
— Та-ак! — проговорил я. — Неужели даже тогда, когда у нее единственный ключ, она не может вернуться вовремя? Ну что же это за дочь?!
Жена только тяжко вздохнула.
Жильцы, проходя мимо нас, подозрительно косились. Дочка явилась где-то возле семи — встрепанная, распаренная.
— Так. И в чем же дело? — строго проговорил я. — А где сумка твоя?
— Автобус увез!
— Как?!
— Обыкновенно. Зажал дверьми, когда вылезала, и увез. Поехала на кольцо — там никто ничего не знает! — дочка заморгала.
— Ясно!.. И ключ, разумеется, в сумке?
Дочка кивнула.
Я сел в автобус. Он долго ехал среди глухих заводских стен. Представляю, какое у дочери было настроение, когда она здесь ехала, без сумки и без ключа!
В желтой будке на кольце я долго базарил — мне всё пытались объяснить, что кто-то ушел, а без этого кого-то ничего не возможно, — наконец я ворвался в заднее помещение и схватил с полки заляпанную грязью дочуркину сумку. Давно я не был таким счастливым, как на обратном пути! Кашель дочки я услышал еще с улицы.
— Совсем она расклеилась! — вздохнула жена.
— Надо в аптеку сходить! — басом проговорила дочь.
В дверях аптеки стоял какой-то Геркулес, довольно-таки неуместный в таком учреждении, как аптека, и вышибал всех желающих войти, хотя до закрытия было еще двадцать минут. Я поднял на него урну, он отскочил.