— ...Ну и как же ты его обскакал? — поглядев на Сашка, спросил я.
— Того, кто стоит на месте, и обскакивать-то особенно не нужно... Теперь куда?
— Теперь только в центр.
Думаю, что и сам он теперь понимал, что мы ездим просто так, — но признаться себе в этом он не мог!
— Но решающие события, разумеется, произошли одиннадцатого июля!
— И что же произошло одиннадцатого июля... Что-то не то сказал? — я осекся под взглядом Сашка.
— Да-а-а! — после долгой паузы заговорил он. — Верно гласит восточная мудрость: «Нелюбопытный человек подобен одноглазому».
— Да нет... я любопытный! Просто запамятовал!.. Ну — что?
— Одиннадцатого июля в удаленной, но малоромантичной стране, где тянет лямку твой бедный родственник, произошел государственный переворот — к власти пришли военные!
— А, да! Конечно, слыхал... Ну а ты... был там?
Под высокомерным взглядом Сашка я чувствовал себя все более бестолковым.
Наконец он снова заговорил:
— Накануне одиннадцатого июля, уйдя с очередной бессмысленной спевки, причем уйдя уже несколько демонстративно, я вернулся в свой коттедж. Я посидел в шезлонге на террасе, затем ушел в холл. Стояла нечеловеческая духота. Я понимал, что не усну, — Сашок перешел на псевдолитературный стиль, свойственный так называемым «репортажам с настроением». — Веера пальм, словно сделанные из дранки, сухо стучали в мгновенно наступившей темноте, — Сашок со смаком закурил. — Было слегка тревожно. Я понимал, что демонстративный мой уход так не сойдет мне с рук, и прикидывал — какую бомбу подведет он под меня? Обвинит в перерасходе бензина, якобы на мои собственные нужды?.. Хозяйственник он, надо признать, прижимистый, но умелый... Ясно было одно — отношения с шефом вошли в критическую зону, маски были сброшены, предстояла открытая борьба — кто кого? Причем, я думаю, не надо говорить, что возможности были несколько неравные! — Сашок щегольски стряхнул пепел. — Вдруг из тьмы, окружавшей меня, донеслись выстрелы. Я насторожился. Вообще, там нередко постреливают — но тут дробь выстрелов была что-то слишком уж частой... Нетерпеливо расхаживая по террасе, я дождался рассвета — радио вдруг прервало передачи и умолкло. Резко взошло солнце — в тропиках оно всходит мгновенно, словно выныривает! — и я увидел, что шоссе, ведущее к центру города, перекрыто — два крупнокалиберных пулемета торчали по сторонам шоссе, возле них передвигались солдаты — в касках, в бриджах американского стиля. Переворот давно уже назревал — но пока никто еще во внешнем мире не знал, что он произошел. Я понял — это мой звездный час! — Сашок вдруг выпрямился, почти доставая головой до потолка. — Я накинул пиджак, неторопливо спустился со ступенек, сел в свою верную «Тойоту» и неторопливо поехал на пулеметы...
— Но у тебя ведь «Жигули»! — может быть, не совсем кстати встрял я.
— Это здесь у меня «Жигули»... Ровно в восемь ноль-ноль мне надлежало быть в офисе у телетайпа — остальное не играло никакой роли!.. Справедливости ради надо отметить, — не совсем охотно, но старательно выговорил он, — передо мной уже проехала по шоссе одна машина, солдаты даже отсалютовали ей — видимо, это был один из главарей переворота... следом поехал я. Солдаты медленно повернули дула пулемета к машине. Я сидел в машине, как истукан, неподвижно глядя перед собой. Краем глаза я увидел, что солдаты заколебались. Если человек так спокойно едет по пустому шоссе — то, наверное, имеет на это право? Один из них все же, подняв руку, двинулся к машине. Не понижая — но и не повышая скорости, я, не поглядев на него, проехал мимо. И здесь я впервые почувствовал, что значит это выражение — «затылком чувствовать дуло»!
— Да-а-а! — я вытер пот. Я, кажется, тоже «почувствовал дуло». — Ну — а дальше? — спросил я.
— Дальше все очень просто! — Сашок сбросил оцепенение, расслабился. — Ровно в восемь ноль-ноль я вошел в мой офис — на счастье, он не был еще оцеплен (он будет оцеплен через полчаса). Радио как раз передавало речь нового диктатора. Обычный набор трескучей демагогии, — сморщился Сашок, — будто бы все это проделано исключительно в интересах народа, и так далее... Я подошел к телетайпу и передал сообщение. Конец последней фразы был обрублен. Но у нас, журналистов, твердое правило — вся главная информация должна быть упакована в первой фразе, так что обрубленная концовка придала моему сообщению дополнительный эффект. У телетайпа в Москве дежурил мой приятель, Витя Капков. Он передал сообщение по каналам, так и оставив концовку обрубленной, добавив лишь слова: «На этом связь с нашим корреспондентом оборвалась». Скоро об этом знал Нью-Йорк, Париж, Рим!