...Уже вечером, после всей суеты последнего командировочного дня, я брел по широкому центральному переулку, освещенному закатом. До поезда оставалось четыре часа. Вдруг я остановился у большой парикмахерской. Я долго вглядывался через витрину внутрь... и вспомнил ее. В детстве почти все летние каникулы я жил с бабушкой у тети Люды в Москве, ходил по городу один... Потом все это забылось, и вдруг сейчас вспомнилось, как колоссально важное! Я ясно вдруг вспомнил, как заходил тогда в эту парикмахерскую, — каждый раз это было для меня счастьем. Парикмахерская эта — с полированным деревом стен, с овальными зеркалами в резных рамах — вызывала у меня ощущение покоя, счастья, особенно когда она была просвечена вечерним солнцем, как сейчас, — именно это время в ней я любил.
Потом я приезжал в Москву в юношеские годы — то была совсем уже другая Москва, потом, уже у взрослого, — третья... а эта Москва совсем было потонула — и вдруг неожиданно снова всплыла!
— Зайду! — решил я.
Гардероб был точно такой же, и столик с плюшевой скатертью... Я вошел, щурясь от солнца, в зал, сел в кресло к пожилому парикмахеру... знаком или незнаком?
— Постричь и побрить! — попросил я и откинулся в кресле, смутно надеясь на возвращение прежнего блаженства.
Парикмахер, зевнув, начал стричь. По первым же прикосновениям его пальцев я почувствовал, что он чем-то недоволен, и состояние это мгновенно передалось и мне..... Глупо было надеяться — то время прошло, да и сама парикмахерская... амальгама на зеркалах отстает, коробится по углам трепаной зеленой подкладкой. Зоны бывшего твоего счастья не стоят без изменений — и если ты не посещаешь их, они распадаются. Вдруг его пальцы вздрогнули и задвигались весело, четко. Какой поворот его мыслей послужил этому причиной? Явно, что дело не во мне. Я вытянул шею вбок и поймал в зеркало появившегося из темного гардероба высокого статного старика в светло-сером костюме.
— Здравствуйте, Сергей Иваныч! — раскланялся он с моим мастером.
— Здравствуйте, Константин Алексеич! — радостно ответил парикмахер. — Будьте любезны, подождите одну минутку.
— Так вам, наверное, за неделю надо звонить — а я уж так! — он сокрушенно развел руками.
— Да нет — какое там за неделю! Отстал от жизни! — как бы сокрушенно проговорил мастер, но в голосе его звучало совсем другое: у нас-то все правильно, это другие сходят с ума с их новыми нелепыми модами.
Они с улыбкой смотрели друг на друга, видимо зная друг друга давно и радуясь встрече. И даже то, что нужно немножко подождать, устраивало их — так солидней. И даже во мне (хотя со мной и собирались расправиться за «минутку») поднялось какое-то блаженство: я снова оказался в своей любимой и почти забытой парикмахерской, где мастера и клиенты относятся друг к другу с бескорыстной почти любовью — клиенты за то, что мастера здесь высочайшего уровня, тонкой, без тени подобострастия, обходительности, мастера же любят клиентов за их простоту, всякое отсутствие позы и постоянство — в своих важных делах клиенты эти не забывают про них и, вырвав минутку, всегда приходят именно к ним.
И этот гость тоже явно был из гигантов — это сразу определяется по движениям, по интонациям голоса, по вроде бы простым речам — от которых почему-то подмывает вытянуться во фрунт. Но парикмахер, старый виртуоз, почти не глядя на мою голову, но работая безупречно, добродушно перешучивался с гостем.
— Пожалуйте! — изящным жестом мастер сдернул салфетку (часть их взаиморасположения досталась и мне). — В кассу, пожалуйста! — с достоинством он отстранил мятый мой рубль.
И кассирша, седая интеллигентка, отсчитала мне сдачу до копейки — здесь царили сейчас порядочность и корректность, отвергающие всякие новые, мутные и неясные течения... и все это возродилось мгновенно, с появлением великолепного старца.
Нужно было уходить, но ноги не шли, я понимал, что в таком заколдованном царстве могу уже не оказаться больше никогда. Я медлил, как бы потрясенно разглядывая какой-то старый журнал на столике.
Крупняк, — так я назвал про себя величественного посетителя, — выпрямив плечи и голову, легким шагом прошел по паркету и опустился в кресло, над которым мастер, без всякого притом подобострастия, успел два раза взмахнуть салфеткой. Я понимал, что дальнейшее в их встрече будет носить слишком личный характер — присутствие соглядатая здесь по меньшей мере неуместно — однако ноги мои не шли.
— Как обычно? — спросил мастер, слегка склоняя голову набок.
— Да уж поздно мне моду менять! — величественно-добродушно пророкотал крупняк. — Да и волос мало уж, для новых-то мод!