— Ра-бо-тать! — с издевательской четкостью, по слогам проговорил он, причем тон, как я почувствовал, относится не столько ко мне, сколько к работе. — Могу идти? — он усмехнулся.
Двери электрички со стуком соединились, слегка отскочили друг от друга и снова соединились.
— Так! — с отчаянием понял я. С ним-то все в порядке, он приехал куда ему нужно, а я вот влип в очередную нелепую историю. Когда пойдет следующий поезд — неизвестно! И главное — непонятно, чего я хочу!
— Погоди-ка! — я обогнал его на узкой тропинке (пришлось по колено залезть в снег). — А... природа... тут есть?
— Природы — вот так вот! — он резанул ладонью по горлу.
Я пошел от платформы за ним. Может быть, все-таки он приведет меня в тихий уголок?
— ...А не боишься? — вдруг останавливаясь, повернулся он.
— Тебя, что ли? — воинственно отозвался я.
— Ну-ну! — проговорил он и пошел дальше.
Мы прошли хилые заросли и вышли на широкую дорогу. Вдоль нее тянулся черный кустарник, а дальше уходило бескрайнее белое поле, без единого темного пятнышка.
— Озеро! — после некоторого умственного напряжения понял я.
— Пять кэмэ отсюда! Пешочком? — ухмыльнулся он.
— А у тебя машина? Так чего спрашиваешь? — отозвался я.
Мы молча прошли по дороге вдоль озера километра полтора — я, честно говоря, едва поспевал за ним, потом он вдруг резко остановился, протянул мне свою красную, раздутую, словно нарывающую, ладонь:
— Виктор.
Я едва смог обхватить его руку двумя своими.
Потом нас бесшумно — по снегу — догнал грузовик с крытым кузовом. Виктор сел почему-то в кабину, мне пришлось карабкаться наверх.
Ничего! — подпрыгивая там в обнимку со скамейкой, утешал себя я. Там, куда мы едем, не все же такие типы, как этот!
Но там, куда мы приехали, выбор оказался невелик. На краю широкой поляны, спускающейся к озеру, темнела избушка. Рядом стоял черный трофейный легковой автомобиль — мрачное изделие фашистов — примерно на три метра длиннее и на целый этаж выше всех ныне существующих автомобилей.
Возле него копошился кругленький старичок в ватнике. Услышав нас, он живо обернулся своим скуластеньким личиком с пуговками-глазками, которые с интересом и, как мне показалось, с симпатией глянули на меня.
— Так. Штирлиц на месте! — отрывисто проговорил Виктор.
Мы, почему-то не здороваясь (так, видимо, было надо), вошли в темноватую кухню с грязной плитой, над которой сушились валенки и носки.
Виктор с размаху натянул шапку на крюк и небрежно развалился на скамейке, ногами своими в кирзовых сапогах перегораживая всю кухню и как бы приглашая меня действовать в той же манере.
Аккуратными маленькими шажками вошел старичок, тщательно вымыл руки под рукомойником, подбивая ударами железный сосок вверх, неторопливо вытер ладони, потом подошел ко мне и, ласково улыбаясь, протянул ладошку.
— Павел Иванович! — отрекомендовался он.
Виктор сидел молча, не меняя позы.
— Опять за свое? — наконец повернулся к нему Павел Иванович.
— А за чье же? — с вызовом проговорил Виктор.
— Опять дружков своих привозишь сюда?
Я смущенно вскочил, но каменная рука Виктора придавила меня к скамейке:
— Сидеть!
Я понял, что стал предметом — вроде воздушного шарика — в какой-то давней и напряженной игре.
— Сидеть! — повторил Виктор и своими светло-голубыми глазами с вызовом уставился на Павла Ивановича.
«Вот так вот!» — казалось, говорил его взгляд, но как — «вот так вот» — я не понимал.
— Та-ак! — яростно заговорил Павел Иванович. — Свалился на мою голову напарничек хренов! — По голосу его я почувствовал, что он не так уж прост, привычка командовать явно прослушивалась в нем. — Удружили! — Он на коротеньких своих ножках пошел через кухню, по дороге зафутболив пустое ведро, и скрылся в комнате за толстой дверью с клочками кожи и ваты.
Я поглядел на Виктора и вдруг с изумлением увидел блеснувшие на его глазах слезы — столь быстрого изменения его состояния я не ожидал.
— Всю жизнь вот так! — с отчаянием в задрожавшем голосе заговорил Виктор. — Хочешь людям помочь, а в результате!.. Брата у себя прописал — теперь его жена в суд на меня подает. Тут — пожалел, старичку хотел помочь — а старичок этот оказался еще тот!
Вскочив, Виктор зашагал по кухне, потом нервно ушел за другую тепло обитую дверь.
Помедлив, я вошел за ним, — пытался постучать по вате, но не получилось.
В большой светлой комнате стояли табурет и кровать, на кровати валялись скомканные грязные рубахи, кальсоны, пассатижи и мутная алюминиевая тарелка с засохшей надкушенной картошкой, из бока которой торчала вилка.