Вечером была еще одна радость — передавали из Манежа интервью с несколькими художниками, и среди них был К.
Сначала он говорил плохо, потом сказал фразу удивительно точную и неожиданную: «Если хочешь сказать что-то новое, надо сказать это как минимум дважды, иначе все подумают, что ты просто оговорился».
— Скажем дважды! — радостно бормотал Виноградов. — Если понадобится — и трижды!
Весь следующий воскресный день он с наслаждением рисовал. Вечером вдруг раздался звонок, он хотел крикнуть: «Не открывайте!», но старичок уже радостно бубнил с кем-то в передней.
Дверь в комнату отворилась... Риммуля!
«Проклятье... как она здесь-то меня нашла? Море глупости пришло от чего-то в движение!»
— Добрый день! Точнее, вечер! — отрывисто заговорила она. — Мне Тиша все рассказал. (Что — «все»?) Простите, я была с вами недопустимо резка.
— А... ну, это ничего, — нетерпеливо проговорил он.
— Нельзя ли хотя бы одним глазком взглянуть на ваши работы?
— Пожалуйста, хоть тремя! — ответил Виноградов, потом только сообразив, что формулировка эта может ей не понравиться.
Виноградов поставил на диван две последние свои работы.
— ...Отсвечивает, — пробормотал он, утирая пот.
Римма, откинув голову, долго, неподвижно глядела на работы.
— Поздравляю! — неожиданно проговорила она. — В нашем полку прибыло!
Она энергично тряхнула ему руку. Минут девять, шатаясь по комнате, Виноградов выслушивал речь Риммы.
Вот оно, оказывается, что... Талант! Та-ла-лант!
— Простите, не могу отказать себе в удовольствии представить вас Георгию Михайловичу.
— А кто это Георгий Михайлович?
— Мой муж.
— А-а-а.
— С ним вы можете откровенно поговорить о ваших делах. Едемте.
— Неудобно... вдруг окажутся какие-нибудь лишние люди...
— Кого вы имеете в виду?
— Ну... Онегин, Печорин.
— Ну что вы!
Виноградов залез по пояс в темный шкаф, выискивая, что бы надеть, потом выбрал почему-то теплый свитер. И они вышли.
— Извините, — уже на улице вдруг спохватилась она. — Я заскочу на минутку в кафешку — все-таки не худо бы предварительно позвонить...
— Все чудесно! — появляясь, проговорила она. — Георгий Михайлович нас ждет. Правда, он слегка приболел, но это ничего.
В метро Римма долго разговаривала с каким-то огромным человеком с рыжей бородой.
— ...я ей говорю: Танюша, милая! — доносилось до Виноградова. — Ты пойми, он же незаурядный человек, нельзя... Она мне говорит: Риммуля, милая!..
«Вряд ли так было — Риммуля, милая! Врет!» — внезапно вдруг почувствовал Виноградов.
Георгий Михайлович оказался плотным человеком, с волосами, торчавшими из ушей и носа.
— Простите великодушно, что принимаю вас в халате, — добродушно улыбаясь, говорил он. — Как говорится, сражен недугом. Тем не менее весьма рад, что Риммуля вас к нам приволокла. Всякое свежее лицо, тем более... Художник! Да-да, не спорьте! Но расскажите же, как у вас получилось? Неужели же ваши картины ни разу не выставлялись? Непременно поговорю о вас с Александром Прокофьевичем. На него иногда нисходит, — насмешливо-успокоительно рокотал Георгий Михайлович.
Обласканный, напоенный чаем Виноградов поздним уже вечером приехал домой.
В понедельник (удачи идут полосой!) он, к счастью, заболел гриппом, видимо заразившись от Георгия Михайловича, — можно было не идти в музей, а рисовать.
Правда, вечером неожиданно явился Шицкий, вроде навестить больного коллегу, но привел зачем-то с собой большую команду — как выяснилось, «магов и оккультистов».
Они потребовали от него принести таз с водой и, встав возле таза на колени, долго смотрели в воду, потом, неожиданно крикнув: «Астрал!», вместе шлепнули ладонями по воде и долго внимательно смотрели, какими путями стекает по стенкам вода.
Часов около двенадцати они ушли, но остались Шицкий и самый главный маг — бритый наголо, с забинтованным лбом.
Сперва маг долго молчал, потом вдруг предложил выделить свое астральное тело. Виноградов испуганно отказался.
Потом Шицкий вызвал Виноградова из комнаты в коридор.
— У тебя пока поживет, — проговорил Шицкий, кивая в сторону мага.
— Нет уж!
— Ты что?! — изумленным шепотом заговорил Шицкий. — Знаешь, что это за человек?! В памяти людей будет жить!
— Ну и пусть живет в памяти людей, а не в моей квартире!
— Так, да?
— Да, выходит, что так!
Поработать после их ухода уже не вышло — сосед на антресолях жалобно кашлял. Расстроенный, Виноградов бродил по коридору, потом вдруг, решившись, поднял трубку и позвонил.