— Извините, Георгий Михайлович, наверное, я поздно звоню?
— Ну что вы!.. Мы же с Риммулей настоящие полуночники. В доказательство могу сообщить, что супруги моей еще нет дома! — добродушно-шутливо рокотал его голос. — Но помним о вас денно и нощно.
— ...Большое вам спасибо, Георгий Михайлович! — растроганно сказал Виноградов.
Всю следующую неделю он работал, а вечера проводил в основном у Георгия Михайловича.
Однажды он встретился там со своим другом: Алик Сатановский читал стихи.
Присутствовали: всем известный С. (знаменитый тем, что в пятьдесят пятом году первый прошел от Дома отдыха до моря в шортах, что было тогда поступком большого гражданского мужества), еще один, элегантно-красивый редактор утренней зарядки, известный своими прогрессивными взглядами в области зарядки, и Георгий Михайлович.
«...И пойду я с по-сохом по-суху!» — раскачиваясь, читал Сатановский.
Все тонко улыбались, и Виноградову тоже пришлось тонко улыбаться, хотя он слышал уже подобные вирши десятки раз.
Дальше начались возгласы: «О, Дюфи!», «О, Делани!», «Босх есть Босх!» (Надо быть совсем уже ненормальным, чтоб утверждать обратное.)
...Да, не надо иметь особой смелости, чтобы говорить, что Клее — гений, — через сорок лет после его смерти!
Единственным умным человеком казался тут Виноградову трехлетний хозяйский ребенок, который подошел к нему и доверительно сказал:
— Спать хочу, ну буквально валюсь с ног!
Но его никто не слышал и не понимал.
— Георгий Михайлович, — наконец, не выдержав, врезался Виноградов в разговор. — А как с моими делами — вы обещали узнать?
— Уверен, уверен, что все будет благополучно, убежден в вашем таланте, более того — являюсь горячим его поклонником, более того — активным его проповедником! Вот свидетели не дадут соврать — не далее как перед самым вашим приходом...
— Но вы же не видели еще моих картин.
— Мне достаточно слов моей супруги, у Риммули — безошибочное чутье!
— Но может быть, все-таки зайдете? Найти меня легко...
— Нет, нет! — шутливо поднимая руки, проговорил Георгий Михайлович. — И не пытайтесь объяснять — не пойму. Абсолютный топографический идиот!
...Короче, стало ясно, что картины его он смотреть и не собирается.
Пользуясь тем, что разговор переметнулся, Виноградов вышел в прихожую.
— ...что делать — все мы смертны! — доносился густой голос Георгия Михайловича.
«Даже тут — врет!» — подумал Виноградов.
— Сматываетесь? — сказал Георгий Михайлович, появляясь в прихожей. — Разрешите, пользуясь случаем, всучить последний мой труд.
Через два дня он снова позвонил Георгию Михайловичу, хотя было уже ясно, что тут все глухо. Достаточно было прочитать хотя бы одну строчку его статьи: «...Роман написан весьма умело, хотя и недостаточно искусно даже для обычной ремесленнической поделки...» Что означает эта фраза? Видимо, ничего!
«Есть ли берега у моря глупости?» — уже с отчаянием думал Виноградов, слушая гудки.
— ...Георгий Михайлович? — заговорил он. — Здравствуйте. Это Виноградов. Помните, вы хотели про меня поговорить... кажется, с Алексеем Прокофьевичем, если не ошибаюсь?
— ...Я с ним говорил, — после паузы произнес Георгий Михайлович.
— Обо мне?
— ...Ну конкретно о вас мы не говорили, но вообще-то я высказал ему все, что хотел!
— Не верьте ему — он все врет! — вдруг послышался в трубке звонкий юношеский голос.
Потом послышалась какая-то возня и снова рокочущий бас Георгия Михайловича:
— А что мой последний опус? Прочли?
— Конечно.
— С неослабевающим интересом? — пошутил Георгий Михайлович.
— С ослабевающим.
— ...Как?
— С ослабевающим!
— Да... так о нашем деле, — после долгой паузы заговорил он снова. — Зайдите ко мне во вторник... нет, во вторник сложно... в субботу.
— А кто вам сказал, что я вообще собираюсь к вам заходить? — сказал Виноградов и, насладившись паузой, бросил трубку...
Когда в понедельник, еле волоча ноги, он вернулся с работы, сосед встретил его уже в прихожей.
— Только что заходил ваш приятель, кажется, Сидоренков, — весьма разумный молодой человек.
«Спелись!» — подумал в ужасе Виноградов. И в тот же миг раздался резкий звонок.
«Не открывайте!» — хотел крикнуть он, но сосед уже радостно брякал щеколдой.
Вразвалку, не здороваясь, Сидоренков прошел в его комнату и, подбоченясь, стал рассматривать картину.