А она вдруг грустно так говорит:
— Ну что уж ты... Уж не входи, а?
Поцеловал я ее, сел в такси и уехал — Р-Р-Р-Р!!
И больше я ее почти не видел... Иногда только звонили друг другу. Только слышал я, что живет она вроде ничего, и работа ее движется... И с Андреевым я долго не встречался... Только месяца через четыре случайно встретил его как-то на улице... Вернее, сначала я того зенитовца увидел — не помню его по фамилии... Уже весна начиналась, отовсюду капало, и стоял он на солнце, грелся, шапку меховую снял...
— Привет! — говорю.
— О, привет!
— Ну, как дела?
— Хорошо. Из команды отчислили...
Хотел рассказывать, но тут выходит из магазина Андреев, с пакетом, тянет зенитовца за рукав и вдруг видит меня.
— Здорово.
— Здравствуй...
— Ну, как дела?
— Послушай, — говорю, — ты с ней виделся?
— С кем? A-а... Да, как-то встретились случайно на студии.
— Так что ж ты ей напорол, будто я на учете в диспансере состоял?
— Не помню. Может, и сказал.
— Так зачем же, — говорю, — врать, да потом еще забывать?
— А что правда? — говорит. — Встретились две группы молекул, и от колебаний в верхней части одной из них получилось несколько звуков определенной частоты. Вот это — правда. А остальное все — уже нами придумано.
— Знаешь, — говорю, — надоели мне эти твои теории...
— Ну и ладно. Пока.
Гляжу, идет через улицу — маленький, нестриженый, грязный, а главное — убежденный...
Я тоже пошел, а из головы у меня все не вылезает:
— Встретились две группы молекул...
Вот так, думаю, он и действует на людей...
Потом, много уже времени прошло, вдруг звонит мне она:
— Знаешь, — я слышала, Николай к себе домой хочет возвращаться. Он тут у меня сто рублей забыл, еще с того времени. Отнеси ему, пожалуйста, а?
Шел я к нему в гостиницу — уже лето совсем было, тепло, хорошо, — и думал:
«Неужели на него жизнь так и не подействовала? Неужели за все это время и не изменился совсем?»
Пришел я в гостиницу, узнал номер. Поднимаюсь, вхожу. Никого. Только на полосатом, колючем одеяле лежала такая большая треугольная коробка с надписью: «Игрушечный вертолет». Почему-то его покупают все загульные командировочные перед отъездом. И по приезде, распаковав его еще на лестнице, входят в прибранную комнату, где тихо и тревожно ждут его жена и ребенок, и еще с порога запускают этот огромный прозрачный пропеллер, а они молча сидят и смотрят, как он, вращаясь, висит под потолком, а потом косо падает и, стукнув, плоско ложится к их ногам.
Грибной поезд
Сразу из всех дверей, как волосы между зубьями расчески, полезли люди, быстро пересекли мраморный зал, сгрудились у эскалатора.
Резиновый потный поручень прилипает к руке, время от времени приходится с тихим шелестом отрывать ладонь, переносить вперед — поручень поднимается чуть медленней, чем ступеньки.
Выкинутый эскалатором наверх, я по инерции пошел быстро, как по делу, потом, опомнившись, замедлил шаги.
Наши, как и было условлено, стояли у четвертой платформы: Чачаткин, Ломняев, Бих, Выдринос, Бульбулевский, Постоев, Алексейчики, Разношеев, Иванов.
Оглядевшись, я подошел к совсем уже «своим», с которыми я работаю в одной комнате: Лидия Петровна, Анна Тимофеевна, Генка Козлачев и шеф.
Ну и маскарад!
Лидия Петровна вырядилась тепло, но кокетливо. Смелое декольте — под ним, правда, теплый свитер, но это не имеет уже значения.
Шеф отыскал где-то шляпу типа мухомор — видно, надеясь, что в этой шляпе грибы его примут за своего.
Генка Козлачев, по-моему, совершенно не понимает, куда едет, — никаких следов приготовлений на нем не заметно: обычная мятая, скрученная рубашка под сереньким пиджачком, нечищеные полуботинки.
Одна Анна Тимофеевна, как всегда, в абсолютном порядке: сухой рот сурово поджат, ватник, сапоги, косынка!
Все они ответили на мое приветствие несколько отчужденно: никто не ждал моего появления, никогда я еще не участвовал в этих поездках — и вдруг решил...
Подъехала задним ходом электричка, все, нажимая, стали вдавливаться внутрь. В дверях тесно — в вагоне пока еще свободно, быстро озирать свободные лавки — куда сесть?
— Сюда давай! — растопырив ладони сразу на двух скамейках, кричал Генка, но я, словно не услышав его, сел отдельно. Хоть два часа я буду принадлежать сам себе — ни семье, ни коллективу!