— Соседский мальчик, Урмас, — подхватила жена, — то он на тракторе, то сено сгребает, то доит коров — и при этом всегда чистенький, аккуратный!
— Ну — не скучайте тут без нас! — проговорила Ляля, и они ушли.
— А дочурка наша разве не идет? — увидев дочь, кротко несущую к погребу банку с вареньем, удивился я.
— Поссорилась со своим Альбертом... сказала, чтобы он больше к ней не подходил! — доверительно сказала жена.
Вышли торжественно собранные хозяева — Альберт был в белой рубашке, черной жилетке, черном галстуке, на плече его переливался аккордеон. Он с дочуркой глянули друг на друга и холодно разошлись. Надо же, какие драмы тут идут!
Поздней уже ночью, в полной тишине вдруг раздались быстрые, гулкие шаги через мост. И резко затихли. Потом, после долгой мучительной паузы, на террасе тихо брякнула посуда. Я осторожно выглянул из-за занавески. Чернел какой-то длинный силуэт.
— Там кто-то есть! — возвращаясь от окна, шепнул я жене.
Вдруг, в тишине, резко замычал и умолк аккордеон.
— Да... хорошо играет ваш зятек! — насмешливо проговорил Костя (они с Лялей давно уже вернулись и почти спали).
Мы фыркнули... Потянулась долгая напряженная пауза. Снова рявкнул аккордеон.
— Выходи! Дома никого! — простодушно крикнул Альберт.
— Ч-черт! — поднимаясь в лунном свете, проговорил Костя. Но дочурка, вскочив, опередила его, быстро оделась и вышла из флигеля. Я выглянул. Они стояли на мосту, дочка что-то внушала понурому Альберту, длинная тень от скрипящего фонаря на мосту металась по хутору. Наконец дочка вернулась.
— Ну что там? — спросила жена.
Дочка, прикинувшись спящей, ничего не отвечала.
Потом начались стуки — Альберт стучал то в одно окно, то в другое, а когда мы с Костей выскакивали, убегал в кусты — и через минуту стучал... тут уже было не до сна!
Сонные, измятые, утром мы вышли на площадку у дома. Да-а, правильно говорят, что идиллии нет нигде!
— Мы с Альбертом уезжаем в Выру! — небрежно жуя яблоко, сообщила дочурка после обеда.
— Как — в Выру? Зачем?
— Соскучились по светской жизни! — легкомысленно крутясь, проговорила дочь.
— Ну ладно — пусть съездит! — разрешила мать. — Она умница, — последние дни, — столько банок с вареньем накрутила!
— Да?
— Кстати — Выру очень милый городок, нам тоже надо будет как-нибудь туда съездить! — сказала Ляля.
В отдалении несколько смущенно появился Альберт, одетый в десантную форму без погон — сапоги, раскрытый на груди френч, берет, тельняшка.
— Мне Яан сказал, — пояснил Костя, — что сегодня у них встреча — всех ребят, что служили десантниками.
«Боюсь, добром это не кончится!» — подумал я.
Вечером, не утерпев, мы сами поехали на машине в Выру. По центральной улице плотно двигались толпы молодежи. Среди них, по три, по четыре, слегка вразвалку, с вызовом глядя на встречных, шли бывшие десантники — на углу их уже скопилась большая команда. Однажды нам показалось, что мы увидели мелькнувшую дочурку, мы рванули туда — но ее не было.
Уже в темноте мы услыхали в прихожей бряканье дужки ведра, вышли, включили свет... Альберт стоял на коленях перед ведром, дочка мыла ему ладонью окровавленное лицо.
Утром дочурка сидела с Альбертом на сложенных досках, выговаривала ему, он послушно кивал.
— Мы с Альбертом уезжаем в Ленинград! — сияя, подошла к нам она.
Я поперхнулся.
— Надо походить с ним по театрам, музеям, — озабоченно сказала дочурка. — Ему это необходимо!
— Ты думаешь? — пробормотал я.
— А ты думаешь — только тебе это нужно?
— Мне кажется, ты сошла с ума! — сказала жена.
— Почему, мама? — уже злобно проговорила дочь.
— Но ведь в воскресенье... мы совсем уже поедем в Ленинград! — сказал Костя.
— А мы вернемся в субботу! — весело сказала дочурка. — Честно, мама! Обещаю вам это!
— Знаю, как вы вернетесь! Нет, нет и еще раз нет! — от волнения я не мог попасть ложкой по яйцу.
— Нет, вернемся! — топнув ножонкой, воскликнула дочь.
— Не вернетесь... потому что не уедете! — спокойно сказал я.
Дочь, сощурившись, посмотрела на меня:
— Так, да? Ну тогда иди сам и говори хозяевам, что ты не хочешь, чтобы их сын ехал в Ленинград!