Лариса тем временем бросилась к ящикам и контейнерам, стоявшим у стены, как и в первом ангаре.
— Оно! Здесь баллоны! — закричала девушка, стукнув кулаком по фанере.
— Да не ори же ты! — попытался опять урезонить ее Фрэнсис.
— Двигатель ищи, — напомнил Антон.
— Вот он, двигатель, — Лариса метнулась от ящиков к гондоле, провернула изящную лопасть винта. — Вот! Блин…
— Что? — напрягся Антон, уже понимая, что услышит в ответ.
— Газотурбинный.
В этот момент оставшийся снаружи Ярик дико закричал.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Слушай же упрек, ясно различимый в каждом дуновении ветерка; горе тому, кто не способен его услышать. Стоит только тронуть струну или изменить лад — и гармоническая мораль поражает наш слух. Немало назойливого шума на отдалении становится музыкой, великолепной сатирой на нашу жалкую жизнь.
— Ну и как тебя зовут, боец? — спросил Матрос, отхлебывая из чашки. Судя по далеко распространявшемуся аромату, там был вовсе не спирт, а липовый чай с медом.
— Антон, — сказал Антон.
— Антон… — словно перекатывая слово на языке, произнес Матрос.
Они беседовали в маленькой, но уютной комнатке в Мокрушино. Раньше здесь было что-то вроде администрации. Наверное, сидел какой-то здешний начальник мелкого пошиба. На стене до сих пор криво болтался портрет последнего президента.
«Где-то ты теперь, старина, — с горечью подумал Антон. — Сидишь в бункере, в лучшем случае, а я тут, как последняя сволочь, сдаю своих…»
— И что ты, Антон, умеешь? Откуда ты, Антон, к нам пришел? Что ты, Антон, от нас хочешь?
Примерно такие вопросы и ожидал Антон после того, как вернулся из печальной экспедиции к аэродрому, перемахнул стену у кузни Леонидыча, где сделать это было легче всего, и подошел к блокпосту на шоссе у Мокрушино.
— Умею я мало, — честно сказал Антон. — Из Новосиба. Убил пару человек и волка. Сам я, если чего, клоун.
— Хто? — Матрос аж привстал в автомобильном кресле, откуда-то скоммунизженном и поставленным на четыре деревянные ноги.
— Клоун. Точнее, учился на артиста, даже в театре играл, в Новосибирске. В «Глобусе». Играл, кстати, и классику. Меркуцио, Вожеватов в «Бесприданнице», Тузенбах в «Трех сестрах». Мне режиссер, между прочим, будущее большое предрекал… — говорил Антон, ощущая явное дежавю.
— Клоун, — Матрос сел, отхлебнул из чашки. — Так зачем пришел-то?
— Ты звал, — сказал Антон.
— Так ты ж не хотел.
— Передумал.
— Передумал… — повторил Матрос и пожевал губами.
Сидевший в углу на табуретке Золотой — Антон уже знал, что это Золотой — сказал:
— Фокус покажи, если кловун.
— А что это докажет? — спросил Антон.
— Ты не звезди, ты фокус покажи, — резонно заметил Матрос.
— Хорошо. Дайте пару монеток…
— Я тебе банк? Откуда у меня монетки? Куда я их засовывать буду?
— Хорошо, — поправился Антон, — давайте карты.
— Во, — оживился Золотой, — карты есть.
Он вынул из кармана куртки колоду, встал и бросил на стол:
— Держи, кловун.
Антон взял колоду, бездумно перетасовал, пустил из руки в руку на лету, как учил его в театральном старый препод Коль Колич.
— Чего кловун представляет! — с завистью заметил Золотой, снова умостившийся на табуретке.
— Же не манж па сис жур! — воскликнул с большим апломбом Антон, перегнал карты радугой и выкинул на стол: — Выберите любую.
— Ну вот, — сказал Матрос заинтересованно.
И ткнул пальцем в рубашку…
За полчаса Антон показал штук двадцать фокусов, ни разу не лажанувшись. Наверное, работал адреналин, желание быть принятым в клан. Тому же Коль Количу он постоянно сливал фокусы, за что старичок топал ногами и кричал:
— Да что ж за дебилы повыросли! Даже пальцами правильно шевелить не умеют!
Матрос и Золотой смотрели на представление со все возрастающим уважением. По окончании Матрос спросил:
— В карты играть тоже умеешь?
Сообразив, что предводитель мокрушинских имеет в виду не простого «дурака», Антон кивнул.
— Гут, — сказал Матрос почему-то по-немецки. — Дас ист гут.
— Но ты скажи, кловун, зачем к нам пришел? — снова подал голос Золотой, видимо, играющий роль правой руки Матроса.
— Честно?
— Не, соври, — и Золотой заржал, явно представляя, что случится с Антоном, коли тот соврет.