Затем занги отвели всех этих проныр, оставив вокруг земного корабля кордон. Однако экзотические стражники «Стремительного» не проявляли никакого интереса к неоднократным попыткам Джиллиан установить контакт.
Эмерсон вспомнил один из немногих фактов, известных о могучих водорододышащих, — они по-другому воспринимают время. Очевидно, занги считают, что пока они заняты своим делом, «Стремительный» может подождать.
И теперь он слушал, как Джиллиан советуется с туземцами, пытаясь разработать план.
Что, если мы просто посадим глейверов на шаттл и отошлем их? Удовлетворит ли это зангов? И будут ли глейверы в безопасности?
Предположим, ответ на оба вопроса положительный. Что говорит галактический закон о подобных ситуациях? Должны ли мы потребовать у зангов расписку?
Из всего этого потока слов для Эмерсона смысл имело только одно — занги. Остальные оставались для него непонятны. Но для него сам голос Джиллиан звучал музыкой.
Конечно, он всегда питал тайную страсть к доктору Джиллиан Баскин, даже когда на борту «Стремительного» жил ее муж Томас Орли, — то своеобразное безвредное увлечение. которое взрослый человек может легко контролировать и никогда не проявлять. По крайней мере не проявлять слишком откровенно. Жизнь несправедлива, но с ней можно примириться.
Увы, после того как Том героически исчез на Китрупе, это увлечение начинало все сильней сказываться на рассудительности Эмерсона. Он начал рисковать, стараясь соперничать с Орли. Пытался доказать ей, что он достойная замена.
Глупая попытка, но вполне естественная. И она оправдалась на Оакке, где чиновники Библиотеки и Института Миграции изменили своей клятве, попытавшись перехватить груз «Стремительного», чтобы передать его своим родным кланам, а не всей цивилизации. Здесь Эмерсон начал безумную игру, и его смелость оправдалась, помогла победить в безнадежной ситуации — еще одно освобождение ненадолго, — чтобы улететь и продолжить борьбу.
Но здесь…
Он покачал головой. Просматривая на борту видеозаписи отлета «Стремительного», он понял, что его самопожертвование в небольшом теннанинском разведчике не имело почти никакого значения. Он еще не успел отлететь, не обращая внимания на просьбы Джиллиан вернуться, как перед «Стремительным» начали открываться ворота к спасению. Он все равно полетел бы на Джиджо, но в гораздо более комфортных условиях, если бы остался на борту и не попал в когти Древних.
Разглядывая края отверстия Фрактального Мира, он увлекся картиной спасательных действий. Эмерсон не мог больше опираться на числа и уравнения, но у него сохранился инженерный инстинкт, и этот инстинкт ожил при виде того, как машины укрепляют огромные участки льда и углерода. Он никогда не видел сотрудничества гидрос, кислородных существ и машин в таких масштабах.
И это зрелище делало космос более привлекательным.
Проходило время. Эмерсон больше не думал в терминах минут и часов — или дуров и мидуров, но ориентировался на неравные субъективные интервалы между голодом, жаждой или иными физическими потребностями. И тем не менее он начал испытывать напряженное ожидание.
Неуловимое ощущение, что что-то идет не так.
Какое-то время ему трудно было уточнить это ощущение. Дельфины на мостике казались спокойными. Все идет нормально. Ни на одном из экранов не видно признаков тревоги.
Совещание в ситуационной комнате прервалось, все разошлись по своим местам или наблюдали за обширными видами за бортом. Никто не казался встревоженным.
Эмерсон передал маленькому прибору свое желание воспользоваться ближними сканерами и осмотреть корабль и его ближайшее окружение. Он дважды проделал это, и странное ощущение усилилось. Однако он по-прежнему не мог его уточнить.
Вызвав Джиллиан, он увидел, что она тоже кажется обеспокоенной — словно какая-то мысль мелькает за порогом восприятия, но ускользает от всех попыток ее уловить. Перед Джиллиан было голографическое изображение. Эмерсон заметил, что она разглядывает корпус корабля в районе хвоста.
Хмыканьем и жестами Эмерсон приказал изображение своего экрана переместить туда же. Камера прошла вдоль внешнего корпуса корабля, покрытого толстым слоем звездной сажи, и Эмерсон испытал усиливающееся облегчение. Если Джиллиан смотрит сюда же, значит, ему не показалось. Больше того, инстинкт подсказывает ей, что пока ничего серьезного не происходит. Если бы возникла серьезная угроза, Джиллиан уже начала бы действовать.
Эмерсон почувствовал себя еще лучше, когда изображение миновало выступы вероятности и приблизилось к корме корабля.
Для Эмерсона это послужило первым намеком.
То, что он стал чувствовать себя лучше.
Как ни иронично, но это его встревожило.
На Джиджо, когда он, слабый, в бреду, с искалеченным телом и поврежденным мозгом, пришел в себя в древесном доме Сары, одно удовольствие превосходили все остальные. Оно было сильней успокаивающих мазей аптекарей-треки. Сильней удовлетворения от возвращавшегося здоровья, от ощущения силы в теле. Сильней удивительных видов, звуков и запахов Джиджо. Даже сильней мягкого любящего общества дорогой Сары. Одно благословение превосходило все остальное.
Это происходило, когда боль прекращалась.
Когда навязанная ему боль, запрограммированная в изувеченной коре головного мозга, неожиданно отпускала его — внезапное исчезновение врага ощущалось как своего рода экстаз.
Так происходило, когда он прекращал делать то, чего Не должен был делать. Например, пытаться вспомнить. Всякая попытка вспомнить вызывала волны острой боли. И вначале награда была даже еще более эффективной. Гедонистическое удовлетворение приходило после отказа от Попыток вспомнить.
И теперь Эмерсон испытывал нечто подобное.
О, это было не так интенсивно. Награды и антипатии проявлялись на гораздо более тонком уровне. Он вообще мог бы не заметить этого, если бы не битвы, проведенные на Джиджо, когда он учился упрямо преодолевать боль. Так преследуемая дичь обращается против хищника… и тогда охотник может стать преследуемым. Это был жестокий урок, но со временем он его усвоил.
Не… здесь… подумал он, с трудом формируя слова, по одному за раз, чтобы ухватить свирепую решимость.
Возвращайся… назад…
Все равно что идешь против сильного ветра или плывешь против течения. Всякий раз как голографическое изображение приближалось к носу корабля, он испытывал в себе странное ощущение. Как будто сам концепт этой части «Стремительного» был необычным и почему-то неправильным. Все равно что пытаешься представить себе пятое измерение.
Больше того, очевидно, с компьютерами происходило то же самое. Инструменты упрямились. Как только изображение доходило до первого набора выступов, камера начинала отклоняться в сторону, пропускала цель и возвращалась к корме.
Эмерсон испустил поток проклятий и брани. Этот поток, богатый и выразительный, выходил так же легко, как когда-то, до ранения, вообще речь. Подобно песням или стихам, бранные выражения исходили из того участка мозга, который не был затронут Древними. Этот поток нецензурностей произвел на Эмерсона успокоительное воздействие, и он отвернулся от искусственных орудий и образов. И наоборот, прижался лицом к выпуклому окну, сделанному из какого-то прозрачного, необыкновенно прочного материала, который не смогли воспроизвести самые передовые технологии Земли. Эмерсон посмотрел вперед, в сторону носа «Стремительного».
Впечатление такое, словно смотришь через собственное слепое пятно. Но он сосредоточился, сопротивляясь чувству отвращения с помощью приемов, которыми овладел на Джиджо.
И наконец ему удалось разглядеть в темноте какое-то движение.
Чувствуя его сильное желание видеть, симбионт реук скользнул вперед и вниз, покрыв своей пленкой глаза — переводя, усиливая, меняя цвета, пока Эмерсон удовлетворенно и удивленно не хмыкнул.
Вокруг носа «Стремительного» собрались какие-то объекты. Это роботы или существа, похожие на маленькие корабли. Они мечутся из стороны в сторону у той части корпуса, о которой, кажется, все забыли!