Как такое могло быть? Его смутило такое противоречие.
В любом случае, кем бы или чем бы ни был этот мальчик, не было никаких причин привязывать его подобным образом.
— Развяжи его, — приказал Хазефен Муери.
— Но, ваша тронная милость, а если ой бежит!..
— Он прибыл сюда с какой-то целью. Поэтому побег не в его интересах. Развяжи его.
Кьюробейн Бэнки развязал узел. Казалось, что незнакомец стал выше, но все равно не двигался.
— Я сегодня в этом дворе несу дежурство по трону, — сказал Хазефен Муери. — Меня зовут Хазефен Муери. Кто ты и зачем прибыл в город Доинно?
Юноша проделал какие-то жесты быстрыми вытянутыми взмахами пальцев и издал такие хриплые звуки джиков, словно хотел плюнуть на ноги Хазефена Муери.
Хазефен Муери вздрогнул и отпрянул назад. Можно было не сомневаться, что в тронном зале находился настоящий джик. Хазефен Муери похолодел.
— Я не говорю на языке джиков, — холодно произнес он.
— Шшштккк, — сказал юноша, или что-то в этом роде. — Гггкчххххсп. Штгггк. — И затем произнес, выдавив из горла слова так, словно внутри него находилась какая-то колючая вещь, которую он должен был вытолкнуть: — Мир.
— Мир?
Юноша кивнул.
— Мир. Любовь.
— Любовь, — повторил Хазефен Муери и медленно покачал головой.
— Приблизительно то же самое было, когда я его допрашивал, — пробормотал Кьюробейн Бэнки.
— Успокойся. — И, громко и отчетливо произнося слова, словно в этом была какая-нибудь разница, Хазефен Муери обратился к юноше:
— Я спрашиваю тебя еще раз: как тебя зовут?
— Мир. Любовь. Ддцдкдд фтсххх.
— Твое имя, — переспросил Хазефен Муери. Он постучал по груди, по тому месту, где белые извилистые полосы, унаследованные от матери, по диагонали пересекали густой черный мех. — Я — Хазефен Муери. Мое имя Хазефен Муери. Это мое имя. Его имя, — и он указал на Кьюробейна Бэнки — Кьюробейн Бэнки. А твое имя…
— Шчхххджджк. Втстссссх. Нддиник! — казалось, юноша прилагал огромные усилия, чтобы что-то отчетливо произнести. Мускулы его впалых щек корчились от боли; глаза вращались; он сжал кулаки и уперся локтями в валившиеся бока. И вдруг у него вырвалось целое понятное предложение:
— Я пришел с миром и любовью от Королевы.
— Вы видите, это эмиссар! — заорал Кьюробейн Бэнки, победоносно оскалившись.
Хазефен Муери кивнул. Кьюробейн Бэнки начал было говорить что-то еще, но Хазефен Муери сделал ему раздраженный знак помолчать.
«Это действительно какой-то ребенок, украденный джиками во младенчестве. — подумал он. — И с тех пор он жил среди них в их недоступной северной империи. И теперь был послан обратно в город своего рождения выполнить одному Джиссо известный приказ королевы человеконасекомых».
Намерения джиков находились вне всякого понимания. Все это знали. Но сообщение, которое этот юноша так мучительно старался передать, могло предвещать благоприятную возможность в сложных взаимоотношениях людей и народа насекомых. Хазефен Муери, который являлся уникальным среди принцев города и достиг той точки зрелости, когда становилось необходимым задуматься о восхождении к более высоким сферам, воспринял то, что незнакомец появился именно в тот день, когда он исполнял должность судьи, как знак судьбы. Из этого можно было извлечь какую-то пользу. Хотя сначала он должен был понять, что пытался сказать посланник.
И тут он вспомнил о толкователе. О самом знаменитом из всех вернувшихся пленников, девушке самого знатного происхождения из когда-либо украденных, — Нилли Аруилане, дочери Танианы и Креша. Она немного могла понимать язык джиков. Три месяца плена, проведенные среди них несколько лет назад. Она была схвачена у самых стен города, став причиной огромных волнений: единственный ребенок вождя и летописца был украден насекомыми! Громкий плач, всеобщее безумие. Был проделан огромный поиск на прилежащей территории. Но все напрасно. Затем, спустя месяцы, словно упав с неба, девочка вдруг появилась вновь. Она казалась ошеломленной, хотя явных признаков насилия не было видно. Подобно всем вернувшимся от джиков, она отказалась рассказать о времени, проведенном в плену; подобно остальным, она изменилась, став более угрюмой и замкнутой. Хотя она и раньше была достаточно угрюмой.
Не было ли риска втягивать в это Нилли Аруилану?