Но сейчас… сейчас…
К ней прижимался лапающий и пыхтящий Кандалимон, как раз так, как, по ее предположениям, делали мужчины. Он почти не контролировал себя. Но, кроме жалости, она не чувствовала никакого прилива чувств. Сидя день за днем взаперти в этой крошечной келье с одним окном, он, вероятно, был подавлен своим одиночеством, своей отдаленностью от Гнезда, пока душевные страдания не переполнили всевозможные уровни и не вылились наружу. Нилли Аруилана не знала, как остановить его.
— Подожди, — сказала она. — Пожалуйста.
— Я… хочу…
— Но… пожалуйста, Кандалимон, пожалуйста… — Он на мгновение остановился, словно действительно понял, что она пыталась сказать. Или он, возможно, просто почувствовал ужасное волнение ее безвольного тела. Но он все еще хотел продолжить. Как остановить его?
— Я не должна, — с неожиданным воодушевлением произнесла она. — Мне запрещено спариваться. — И на джикском языке добавила: — Я еще не прошла Королевы-прикосновения.
Это был шанс, верный шанс, что он согласиться с этим аргументом. В Гнезде нельзя было спариваться до тех пор, пока Королева не доведет тебя до зрелости и плодородия — это был ритуал, природу которого Нилли Аруилана не понимала, но который для каждого джика означал переход в пору совершеннолетия.
Кандалимон, полностью охваченный неоспоримым плотским чувством, которое он больше и не пытался отрицать, мог не понять, почему женщина, принадлежавшая к плотскому народу, не хотела с радостью отдаться мощному желанию, которое теперь охватило его. Разве она, будучи плотской, не должна была испытывать то же, что и он? Да, но он не мог понять ее страхи. Их не могла понять даже она сама. Но, возможно, он мог отреагировать на этот довод в пользу девственности, что служило особенностью Г незда.
Однако плотской аспект преобладал в нем. Его невозможно было поколебать никакими доводами.
— Я тоже еще не прошел через Королеву-прикос-новение, — сказал он. — Но мы… сейчас не в Гнезде… — Он глубоко вздохнул, и в его взгляде промелькнули одновременно и боль и страсть. Он был таким же девственником, как и она. Ну конечно же. С кем он мог спариваться в Гнезде? Но теперь в нем возникла потребность, плотская потребность, потребность, которая возникает в каждом представителе его истинной расы.
И вдруг она почувствовала, что с ней происходит тоже самое.
Почти не понимая, что происходит, она воодушевилась от его прикосновения. Пока он ее гладил, в ней возникли неведомые ранее ощущения. Ей стало жарко, тело зудело от нетерпеливого желания. Мускулы, расположенные на бедрах, животе, груди, напряглись и запульсировали. Дыхание стало прерывистым.
Это были приятные ощущения. Но она откуда-то знала, что самое большое удовольствие где-то близко. Все, что от нее требовалось, — это отдаться ему.
Она вдруг почему-то поняла, что это именно тот миг, то место и тот мужчина. Все преграды рухнули. Она улыбнулась и кивнула. Он снова потянулся к ней, производя джикские звуки, и она отвечала на них и на языке джиков, и рудиментарными звуками Нации. Потом они вместе соскользнули на пол, опрокинув бутыль с вином и рассыпав с подноса еду, которую она принесла. Это уже не имело значения. Его руки скользили по всему ее телу. Похоже, у него не было ясного представления, что надо делать — только туманные предположения и догадки, — и она едва ли знала больше него; но каким-то образом они разобрались: прижав его к себе, она раздвинула бедра, и он проник внутрь.
«Так вот как оно происходит», — подумала она.
Да, так оно и происходило, великая вещь, с помощью которой достигается так много. Тела соединились, и они стали двигаться. Вот и все. Но какие ощущения! Как все просто и правильно!
Потом она уже ни о чем не задумывалась вообще, если не считать смутной тревоги но поводу того, хорошо ли они закрыли дверь. Однако и эта мысль вскоре покинула ее. Они катались по полу, смеясь и выкрикивая на обоих языках. Они прижимались к друг другу, щипались, задыхаясь от восторга, пока Кандалимон не издал тяжелый звук, напоминавший лошадиное ржание — такого Нилли Аруилана еще не слышала, — и не забился в какой-то конвульсии. И, к своему удивлению, она вдруг почувствовала внутри себя подъем теплого чувства, словно она вот-вот взорвется, и спустя мгновение с ее губ сорвался другой, не похожий на его звук. Она поняла, что это был возглас радости; возглас, свидетельствовавший об экстазе; возглас освобождения от наложенной на самое себя епитимьи.