Но Греция также присутствовала в ней.
Да, Греция, конечно, тоже присутствовала. Греция, вероятно, присутствует во всем.
Она — повсеместна.
Мне сейчас вспомнился каламбур Альфонсо Рейеса[46]. Он придумал его уже давно, но я хочу сейчас его привести; он написал: «Такая-то, полная грации», а затем, через запятую или в скобках, «полная Греции». (Смеется). Конечно, он написал это не всерьез, в шутку, верно?
В шутку, но вместе с тем чтобы польстить женщине.
Конечно, чтобы польстить, конечно, но тот, кто прочтет этот каламбур, подумает: слова «Греция» и «грация» похожи друг на друга не случайно, и словам «полная грации», «полная Греции» было, наверное, предопределено встать рядом, мелодия, созвучие этих слов позволяют им стоять рядом, не так ли?
Конечно, так.
Правда, я, вырвав эти слова из контекста, предаю своего учителя и друга, уже умершего, — Альфонсо Рейеса. Он написал их, конечно, в шутку, и мы могли бы забыть о ней.
Борхес, я хотел бы поговорить об одной вашей сноске в эссе о Паскале…
Хотел бы я вспомнить это эссе; я написал его так давно, что помню только название и, кажется, помню, какого цвета была обложка книги. Печально, что от книг остаются только такие вот воспоминания…
Обложка была зеленой.
Остается только зеленая память (оба смеются), издавал же Рудольф Вилкок журнал «Зеленые воспоминания».
Но я хочу коснуться мысли Паскаля о сфере, центр которой всюду, а окружность нигде; он начал говорить о природе, а завершил рассуждением об ужасающей его сфере.
Мироздание ужасало его, это правда; а вот Честертон полагал так: он должен быть благодарным за все, что есть в мире, даже сознавая, что подчас мир ужасен. Он понимает, что смерть неизбежна, и сожалеет, что не сможет быть благодарным Богу всегда. Все так просто, не правда ли?
Быть благодарным за все. Паскаль тоже был преисполнен религиозного чувства благодарности; но ужас перед мирозданием был жив в нем до самой смерти.
Да, если я что-то еще помню о Паскале — то именно это.
8. Страна подражателей
Освальд о Феррари: В последнее время вы, Борхес, нередко выказывали озабоченность по поводу образования, и особенно об уровне преподавания на философско-филологическом факультете; но эта озабоченность касается также других факультетов и других университетов.
Хорхе Луис Борхес: Да, я был недавно в знаменитом Кордовском университете[47], где, в частности, учился Доктор Франсиа[48]; и у меня остались впечатления, скажем так, не самые приятные. Я побывал, нет, меня пригласили побывать на лекции; меня встревожило уже само название: «динамическая психология». Мой отец был преподавателем психолингвистики; я психологией интересовался всегда и считал, что это — наука, связанная с познанием человека, что психологию надо обязательно изучать, ей уделяли внимание схоласты, Уильям Джеймс[49], Спиллер[50]; я считал, что речь должна идти о познании человека, о механизме этого познания, о таких удивительных вещах, как сновидения, грезы, память, забвение, воля. Я полагал, что все это и есть психология.
Разумеется.
Я вспомнил, конечно, и о Бергсоне. И вот я побывал на лекции, название которой меня встревожило: «динамическая психология». Преподаватель — его имя я не хочу вспоминать, да и, сказать правду, я его забыл — начал занятие с того, что мелом вывел на доске слово: «Пролегомены»[51], слово ученое, не очень удачное, но студенты, — а их было, наверное, человек сто, — записали его в своих тетрадях. Это занятие: «динамическая психология» — длилось полчаса. И я удостоверился, что оно не имеет ничего общего ни с психологией, ни с динамикой, и состояло оно из примеров, связанных с этимологией слов. Как вы знаете, меня чрезвычайно интересует этимология, особенно если слова, совершенно разные по смыслу, имеют один общий корень. Ну, например, недавно я осознал, что «клептоман» и «клепсидра» — одного происхождения. Они абсолютно не похожи; клептоман — это вор, то есть тот, кто крадет деньги или что другое, так ведь? А клепсидра — это водяные часы, она крадет у нас время. Или такое слово, как «рвота», ужасное слово, которое не осмелится использовать почти ни один писатель, а ведь у него прекрасное происхождение. Оно — морское, корабельное. Представьте: на море шторм, ветер рвет паруса, и человека на судне выворачивает наизнанку, рвет. Мне всегда доставляет удовольствие заметить, что у слов, совершенно разных по смыслу, имеется один корень. Но тема занятия «динамическая психология» была абсолютно иной; преподаватель пытался показать, что если два слова имеют один корень, то они — синонимы. В качестве доказательства он привел два слова: «вера» и «верность», — я не уверен в том, что у них один корень, но в любом случае нелепо делать заключение, что эти слова — синонимы. А доказательство было таким: если человек верит — он на верном пути. Это — игра слов, каламбур, грегерия[52]. Было приведено еще шесть или семь примеров, не менее странных, но я их, по счастью, тотчас забыл, а студенты должны были все это записать, это было темой занятия. И это заучивается, потом надо будет сдавать экзамен — правда, сейчас экзаменов как таковых практически уже не существует, есть экзамены в группах, когда студент отвечает на вопросы своих товарищей. И кроме того, университетские преподаватели сейчас в известной мере запуганы студентами, так что, вместо того чтобы давать знания, они придумывают иллюзорные науки вроде «динамической психологии». Надеюсь, что в других случаях дела обстоят лучше.
48
Франсиа Хосе Гаспар Родригес де (Доктор Франсиа; 1766–1840) — государственный деятель Парагвая, один из руководителей борьбы за независимость страны, президент в 1814–1840 годах. В 1780-х годах учился в Кордовском университете, изучал теологию и юриспруденцию.
52
Грегерия — афоризм, основанный на игре слов. Грегерии как литературную форму придумал испанский писатель Рамон Гомес де ла Серна (1888—963). С 1936 года Гомес де ла Серна жил в Аргентине.