Тидеманъ сидѣлъ и разговаривалъ съ Олэ Генрихсенъ объ его поѣздкѣ въ Торахусъ.
"Но развѣ у тебя есть на это время?" спросилъ онъ.
"Да. я найду на это время" отвѣтилъ Олэ, "я тебѣ кое-что потомъ раскажу".
За столомъ Паульсберга говорили о положеніи страны. Мильде опять объявилъ, что онъ собирается перебраться въ Америку. "Но надѣюсь, Стортингъ не разойдется на этотъ разъ по домамъ, не постановивъ чего-нибудь".
"Мнѣ совершенно безразлично, что онъ дѣлаетъ", сказалъ журналистъ изъ "Новостей". "Судя по тому, какъ теперь обстоятъ дѣла, Норвегія кажется мнѣ погибшей страной. Мы разлѣзаемся по всѣмъ швамъ, недостатокъ силъ чувствуется какъ въ политикѣ, такъ и въ гражданской жизни. Какъ грустно видѣть это всеобщее паденіе. Такъ, напримѣръ, несчастные остатки духовной жизни, такъ высоко вспыхнувшей было въ 70-ыхъ годахъ, дошедшей до апогея. Старики пошли дорогой всѣхъ смертныхъ. Кто можетъ взять на себя ихъ работу? Мнѣ надоѣло декадентство, и я чувствую себя хорошо лишь въ высоко-нравственной жизни". Всѣ посмотрѣли на журналиста, — что сдѣлалось съ этимъ веселымъ малымъ? Хмель его немного прошелъ, онъ говорилъ довольно чисто и не искажалъ ни одного слова. Что хотѣлъ онъ этимъ сказать? Но хитрость его обнаружилась, когда онъ сказалъ, что ему надоѣло декадентство, и что онъ хорошо себя чувствуетъ лишь въ высоко-нравственной жизни, тогда всѣ гости разразились громкимъ смѣхомъ и поняли, что это была не что иное, какъ изысканная шутка.
Шутникъ всѣхъ ихъ надулъ.
Несчастные остатки духовной жизни семидесятыхъ годовъ!
Развѣ Паульсбергъ, Иргенсъ, Ойэнъ и оба бритые поэты и цѣлая масса вновь выступившихъ поэтовъ не. считались первоклассными писателями?
Журналистъ смѣялся вмѣстѣ съ ними, отиралъ потъ со лба и смѣялся. Всѣ были того мнѣнія, что этотъ человѣкъ обладалъ большимъ запасомъ свѣдѣній, еще не истраченныхъ въ своемъ листкѣ. И можно было ждать отъ него, что онъ еще напишетъ книгу, какое-нибудь замѣчательное произведеніе.
Паульсбергъ сидѣлъ и принужденно смѣялся. Онъ былъ, собственно говоря, отчасти огорченъ, что въ продолженіе всего вечера ни разу не упомянули ни объ одномъ изъ его романовъ, ни даже объ его книгѣ о прощеніи грѣховъ. Вотъ почему, когда журналистъ спросилъ его мнѣніе о духовной жизни Норвегіи въ общихъ чертахъ, онъ коротко отвѣтилъ:.
"Я вѣдь высказался объ этихъ вещахъ гдѣ-то въ моихъ произведеніяхъ".
"Да, да, конечно, если припомнить, то это вспоминается". Разумѣется, совершенно вѣрно. Въ одномъ мѣстѣ была замѣтка… Фру Паульсбергъ могла даже цитировать эту замѣтку и назвать страницу.
Но Паульсбергъ перебилъ:
"Я приду, значитъ, завтра и попозирую тебѣ, Мильде", сказалъ онъ, взглянувъ на мольбертъ. Онъ поднялся, опорожнилъ стаканъ и началъ доставать свое пальто. Его жена тоже встала и сказала:- покойной ночи; она пожала всѣмъ крѣпко руку. Въ дверяхъ они встрѣтили фру Ханку и Иргенса и сказали имъ коротко:- покойной ночи.
Съ этой минуты всѣ оставшіеся сдѣлались неудержимо веселы. Они пили, какъ губки, и даже оба молодые поэта пили, поскольку имъ позволяли силы, и съ красными глазами говорили о Бодлэрѣ. Никто уже болѣе не сдерживался. Мильде хотѣлъ имѣть объясненіе, почему Иргенсъ требовалъ у него жженаго кофе. На что онъ ему? Вѣдь не цѣловалъ же онъ фру Ханку? Да чортъ его знаетъ! Тидеманъ слышитъ это и смѣется вмѣстѣ съ ними, смѣется громче, чѣмъ кто-либо, и говоритъ: "Да, ты правъ, самъ чортъ не разберетъ его, эту шельму!"
Тидеманъ былъ трезвѣе, чѣмъ когда-либо.
Журналистъ началъ говорить по поводу жженаго кофе, о дурномъ дыханіи вообще. Онъ говорилъ громко и смотрѣлъ на всѣхъ. Откуда происходитъ скверное дыханіе? Отъ гнилыхъ зубовъ, отъ пустыхъ зубовъ, хе-хе! Зубъ съ дупломъ заражаетъ весь ротъ. И онъ началъ подробнѣе объяснять, почему зубъ съ дупломъ заражаетъ весь ротъ.
Нѣтъ, никто больше не стѣснялся, тонъ становился все свободнѣе, и разговоры принимали болѣе рѣзкій характеръ. Жеманство — это горе Норвегіи; лучше пусть погибнетъ по невѣдѣнію молоденькая дочь, чѣмъ посвятить ее во все въ свое время. Жеманство это порокъ, который въ настоящее время достигъ своего расцвѣта. "Чортъ возьми, для этого должны быть откровенные люди, которые кричали бы на улицахъ распутныя слова для того, чтобы молодыя дѣвушки во-время знакомились съ вопросами жизни… Что ты тамъ ворчишь, Тидеманъ?"
Нѣтъ, Тидеманъ не ворчалъ, и Олэ Генрихсенъ тоже не ворчалъ. Откровенные люди, это въ высшей степени оригинальная мысль! Ха-ха!
Мильде отвелъ Тидемана въ сторону:
"Дѣло въ томъ, нѣтъ ли у тебя случайно нѣсколько кронъ", сказалъ онъ.
Да, Тидеманъ пока еще не разоренъ. Сколько? Десять?