„Доброе утро“, говоритъ Иргенсъ.
Тотъ удивленъ, онъ отвѣчаетъ:
„Какъ, это ты? Ты уже всталъ?“
„Да, т.-е. я еще не ложился“.-
„А, это другое дѣло. А я ужъ здѣсь сижу съ пяти часовъ и уже телеграфировалъ въ три страны“.
„Боже мой, ты, вѣдь, знаешь, что я отношусь совершенно равнодушно къ твоей торговлѣ. Я хочу лишь объ одномъ тебя спроситъ, Олэ Генрихсенъ, — не найдется ли у тебя для меня рюмка водки?“
Оба выходятъ изъ конторы, проходятъ черезъ магазинъ и спускаются въ погребъ. Олэ Генрихсенъ быстро достаетъ бутылку; онъ ждетъ каждую минуту въ контору отца, — оттого онъ такъ спѣшитъ; отецъ очень старъ, но, несмотря на это, нельзя было поступать противъ его воли.
Иргенсъ пьетъ и говоритъ:
„Могу я остатокъ взятъ съ собой домой?“ Олэ Генрихсенъ утвердительно киваетъ головой.
Когда они снова возвращаются въ магазинъ, онъ выдвигаетъ ящикъ изъ стола, а Иргенсъ, понявъ его знакъ, опускаетъ свою руку и достаетъ что-то, что онъ кладеть себѣ въ ротъ. Это кофе, жженый кофе для уничтоженія запаха.
ГЛАВА II
Въ два часа люди прогуливаются большими группами взадъ и впередъ, разговариваютъ и смѣются, кланяются другъ другу, улыбаются, киваютъ, поворачиваются и зовутъ; въ воздухѣ носится сигарный дымъ и развѣваются дамскія вуали; пестрое мельканіе свѣтлыхъ перчатокъ и носовыхъ платковъ, приподнятыхъ шляпъ и тросточекъ распространяется по всей улицѣ, а экипажи съ мужчинами и дамами въ блестящихъ костюмахъ проносятся мимо. Нѣсколько молодыхъ мужчинъ стоятъ на перекресткѣ. Это цѣлый кружокъ знакомыхъ, — два художника, два писателя, купецъ и человѣкъ безъ опредѣленныхъ занятій — все тѣсно сплоченные товарищи. Ихъ костюмы очень разнообразны; нѣкоторые уже сняли пальто, другіе все еще носятъ длинныя пальто на подкладкѣ и съ поднятымъ воротникомъ, какъ въ самые большіе холода. Группа эта всѣмъ знакома. Къ ней присоединяются новыя лица, нѣкоторые уходятъ, наконецъ, остается молодой толстый художникъ по имени Мильде и актеръ съ вздернутымъ носомъ и сладкимъ голоскомъ; кромѣ того Иргенсъ и адвокатъ Гранде изъ великаго рода Грандовъ. Но самый значительный изъ нихъ — Паульсбергъ, Ларсъ Паульсбергъ, авторъ полудюжины романовъ и научнаго труда о прощеніи грѣховъ. Его называли громко поэтомъ, хотя тутъ были Иргенсъ и писатель Ойэнъ. Актеръ застегиваетъ свой сюртукъ до самой шеи, — ему холодно.
"Нѣтъ, весенній воздухъ для меня черезчуръ рѣзокъ," — говоритъ онъ.
"А для меня совершенно наоборотъ", замѣчаетъ адвокатъ.
"Я готовъ кричать во все горло. Что-то трепещетъ во мнѣ, кровь кипитъ и какъ бы манитъ на охоту". И маленькій согнутый юноша выпрямился при этихъ словахъ и посмотрѣлъ на Паульсберга.
"Да, посмотрите-ка на него!" замѣтилъ насмѣшливо актеръ. "Мужчина все-таки мужчина", сказалъ евнухъ.
"Что ты хочешь этимъ сказать?"
"Ничего, сохрани меня Богъ. Но ты съ твоими лакированными башмаками и цилиндромъ собираешься на охоту за рысью, не такъ ли?"
"Ха, я констатирую, что актеръ Норемъ сдѣлался остроумнымъ. Это нужно цѣнить".
Они говорили съ большой свободой обо всемъ, вставляли съ легкостью слова, дѣлали быстрыя нападенія и во всякое время имѣли отвѣтъ наготовѣ. Отрядъ кадетъ прошелъ мимо.
"Есть что-то нахальное въ походкѣ у этихъ военныхъ", говоритъ Иргенсъ. "Они не проходятъ мимо, какъ всѣ смертные, а какъ-то выступаютъ".
Самъ Иргенсъ и художникъ засмѣялись, но адвокатъ быстро посмотрѣлъ на Паульсберга, черты котораго ни на минуту не измѣнились.
Паульсбергъ сказалъ нѣсколько словъ о выставкѣ картинъ и замолчалъ.
Послѣ этого перешли къ вчерашнему дню въ Тиволи, потомъ къ политикѣ. Они произнесли свой приговоръ надъ руководящей партіей Стортинга, предлагали зажечь дворецъ и завтра днемъ провозгласить республику; художникъ угрожаетъ возстаніемъ рабочихъ. "Знаете ли вы, что сказалъ мнѣ президентъ съ глазу на глазъ: что онъ никогда и ни за что не пойдетъ на компромиссъ; онъ или согнетъ Унію, или сломаетъ ее. Согнетъ или сломаетъ, въ буквальномъ смыслѣ: А кто знаетъ президента…"
Но Паульсбергъ не принималъ участія въ разговорѣ, а такъ какъ товарищамъ было бы очень интересно услышать именно его мнѣніе, то адвокатъ осмѣлился сказать:
"А ты, Паульсбергъ, ты ничего на это не скажешь?"
Паульсбергъ рѣдко вставлялъ свое слово; онъ большей частью жилъ одинъ, изучалъ науки и работалъ надъ своими произведеніями; онъ не обладалъ даромъ краснорѣчія, свойственнымъ его товарищамъ. Онъ добродушно улыбнулся и возразилъ: