Паульсбергъ снисходительно улыбнулся:
"Мильде, ты все еще не достаточно знаешь меня", сказалъ онъ. "Разъ я сказалъ что-нибудь, то я такъ и поступаю".
Это Мильде долженъ былъ знать, но все-таки онъ попробовалъ еще разъ удержать Паульсберга. Ничего не помогло; у него нѣтъ времени, у него масса дѣлъ; теперь еще нѣсколько газетъ хотятъ имѣть его статьи, онъ заваленъ работой.
Паульсбергъ съ женой удалились, но при выходѣ они встрѣтили въ дверяхъ трехъ человѣкъ; тогда они снова вернулись къ столику, чтобы поздороваться со старыми знакомыми: эти трое были Гранде, Норемъ, а съ ними пришелъ и Гольдевинъ.
Но фру Гранде не было съ ними, фру Гранде никогда не бывала съ ними.
Гольдевинъ говорилъ что-то обоимъ; онъ продолжалъ разговоръ, еще начатый на улицѣ, онъ поклонился всей компаніи кивкомъ головы и прежде, чѣмъ остановиться, высказалъ, что ему хотѣлось. Адвокатъ этотъ, — замѣчательное ничтожество, который самъ не могъ ничего сдѣлать или сказать что-нибудь путное, испытывалъ удовольствіе въ томъ, что заставлялъ говорить этого дикаря изъ деревни. Онъ кивалъ головой, слушалъ, спрашивалъ, противорѣчилъ только для того, чтобъ слушать, что тотъ отвѣтитъ. Теперь онъ встрѣтилъ Гольдевина на улицѣ Транесъ и началъ съ нимъ разговоръ. Гольдевинъ разсказалъ ему, что онъ скоро уѣдетъ, до всей вѣроятности, уже завтра съ вечернимъ поѣздомъ. Онъ опять ѣдетъ въ Торахусъ; онъ ѣдетъ между прочимъ туда только для того, чтобы отказаться отъ своего учительскаго мѣста, онъ получилъ теперь мѣсто на сѣверѣ, хочетъ попробовать. — Но если онъ, такъ сказать, на отлетѣ, то нужно же имъ осушить стаканчикъ, сказалъ адвокатъ. Такимъ образомъ онъ увлекъ съ собой Гольдевина. А передъ Грандомъ они встрѣтились съ Норемъ.
Гольдевинъ также говорилъ о Стортингѣ и о текущихъ дѣлахъ; онъ опять обвинялъ молодежь въ томъ, что она не тронулась съ мѣста и ни слова не сказала по поводу всѣхъ послѣднихъ глупостей. Боже мой, и какая теперь молодежь, просто вырожденіе какое-то!
"Онъ опять плохо настроенъ до отношенію къ намъ, какъ я вижу", сказалъ тихо Мильде.
А Паульсбергъ осушилъ стаканъ и возразилъ, смѣясь:
"Ахъ, вы должны терпѣливо къ этому относиться. Нѣтъ, намъ нужно итти домой, Николина, его я слушать не хочу".
И Паульсбергъ съ женой оставили Грандъ".
II
Гольдевинъ усѣлся въ нѣкоторомъ отдаленіи; видъ у него былъ очень угрюмый, на немъ было то же платье, въ которомъ онъ весной пріѣхалъ въ городъ, и его волосы и борода не были острижены. Платье было совсѣмъ изношенное, и недоставало нѣсколькихъ пуговицъ.
Журналистъ подозвалъ его ближе къ столу.
— Что онъ пьетъ? Ахъ, только пиво! Ну, какъ онъ хочетъ.
"Гольдевинъ покидаетъ насъ скоро", сказалъ адвокатъ: "онъ ѣдетъ можетъ быть завтра, а сегодня вечеркомъ нужно намъ выпитъ стаканчикъ вмѣстѣ… Садитесь сюда, Гольдевинъ, здѣсь есть мѣсто".
"А ты, Норемъ", сказалъ Мильде: "чортъ знаетъ, что про тебя говорятъ! Въ водосточной ямѣ, въ безпомощномъ положеніи, въ водосточной ямѣ".
"Да", отвѣчалъ Норемъ, "ну и что же дальше?"
"Да… ничего, но все-таки"… Гольдевинъ окинулъ равнодушнымъ взглядомъ кафе. Длинный лысый учитель имѣлъ такой видъ, будто ему не особенно хорошо пришлось во время его пребыванія въ городѣ; онъ сдѣлался такимъ худымъ и жалкимъ, а вокругъ его блестящихъ глазъ легла синяя тѣнь. Онъ жадно пилъ изъ своей кружки и говорилъ даже, что давно ему не нравилось такъ пиво, какъ сегодня. Онъ былъ искренно благодаренъ.
"Да, вернемся къ нашему разговору", сказалъ адвокатъ: "нельзя же сказать безъ всякихъ дальнѣйшихъ разсужденій, что дѣло обстоитъ такъ плохо съ вашей молодой Норвегіей".
"Нѣтъ", отвѣчалъ Гольдевинъ, "вообще не нужно никогда судить слишкомъ голословно. Нужно всегда стараться отыскать, что именно является основаніемъ какому-нибудь явленію".
"Ну и что же?"
"А то, что составляетъ основу нашего теперешняго состоянія. Это, какъ я уже сказалъ, наша наивная вѣра въ силы, которыхъ у насъ нѣтъ. У насъ, въ сущности, нѣтъ ни одной такой области, въ которой мы были бы господами положенія, единственное исключеніе составляетъ можетъ быть торгово-промышленная область, дѣйствительно процвѣтающая. Ну, а въ общемъ? Мы стали довольствоваться очень малымъ; а какимъ образомъ это случилось? Не находится ли это въ связи съ основами нашего положенія? У насъ была громкая и гордая рѣчь десять — пятнадцать лѣтъ тому назадъ, но тогда у насъ было на это право; однако, мы такъ привыкли къ этой громкой и гордой рѣчи, что ведемъ ее и теперь, не имѣя на то права. Идемъ дальше. Газеты говорятъ намъ, что мы храбрые молодцы и вожаки. Посмотрите немного вокругъ себя на нашихъ вожаковъ и вы увидите, насколько мы малымъ довольствуемся".