Сипа решил подсчитать, кого больше, мертвых или живых, тех, кто в земле лежит, или тех, кто по ней еще ходит. Сипа задумался, всегда ли мертвых было больше, чем живых, и на сколько. Примерно месяц от потратил на изучение книг по теме, какие обнаружились в тюремной библиотеке. Он делал выписки, чертил таблицы, собирал в столбцы числа, готовился. Когда подготовка была завершена, вежливый Сипа попросил разрешения считать вслух, я разрешил. Сипа считал день, неделю, месяц. Он учитывал среднюю продолжительность жизни в разные времена, делал поправки на разорение Рима вандалами, Великое переселение народов, уничтожение монголами чжурчжэней, киданей и тангутов, гибель Майанского царства в XI веке и гибель Кхмерского царства в XII веке, средневековую европейскую чуму и передёрги с Потерями населения СССР в сталинских лагерях. Он записал промежуточные данные и еще неделю пересчитывал и размышлял.
А я слушал смертную арифметику.
Числа разгуливали по камере, кружились, прилипали к горячей лампочке над дверью, бились о кожух над решкой, сгущались над дальняком — единственным выходом на волю — и утекали с гнилой водой по тюремным трубам прочь из Белого Лебедя. Сипа нараспев шептал числа, плакал над суммами и смеялся над пропорциями, как сказал бы Иммануил Кант, он направлял свой рассудок за пределы своего опыта, и постороннему человеку могло показаться, что у Сипы наблюдается симптоматика шизофрении, смесь первичного и чувственного бреда: грезы, фантазии, фрагментарные непоследовательные идеи, искаженные суждения, последовательно подкрепленные субъективными доказательствами. Но посторонних в камере быть не могло, при надзирателях и на прогулке Сипа молчал, а я терпел и ждал, чем Сипа удивит меня. Он шизофреник, да, он по-другому мир видит, но он провидец в какой-то мере, к тому же слушать бред Сипы приятнее, чем шаги по продолу, звяканье ключей и гнусный скрежет черпака о края алюминиевой кастрюли, баландер, сволочь, скрежещет, сволочь, а у меня жилы тягомотятся.
И Сипа удивил.
Он сказал, что сегодня живых не намного меньше, чем мертвых, причем он — я утверждаю — подсчитал мертвых за всю историю человечества, в том числе неандертальцев, кроманьонцев, племена катакомбной и черняховской культур, хеттов, этрусков, ольмеков и тольтеков, не забыл индейцев Патагонии, готтентотов и прочих ительменов, которых обычно не учитывают, но которые между тем заполняют загробный мир. На протяжении многих тысячелетий количество мертвых и живых было постоянным и соотносилось как 1:10, на одного живого приходилось 10 мертвецов. То есть живых было сравнительно мало, мертвецы поступали в загробный мир постепенно, ангелы и бесы всегда были готовы к приему новичков, не случайно в древних мифах с перевозкой умерших справлялись лодочник Харон, бесперая птица, белый кит, белый крокодил, благое божество Вай или дух места смерти, и в ранних мусульманских источниках нет сведений о том, что возле моста Сират, тонкого, как волос, и острого, как меч Азраила, толпились праведники и грешники.
800 лет назад о лодочниках уже никто не вспоминал, традиция прервалась, покойнику перестали класть под язык монету для оплаты переезда через Стикс, численность населения превысила 200 миллионов, служители загробного мира не успевали сортировать души так быстро, как раньше. Священники задумались, каким образом и где души умерших должны дожидаться своей очереди на пропуск в ад или рай. Существование чистилища, не предусмотренное Священным Писанием и Отцами Церкви, было выявлено католиками в XIII веке. Европейские схоласты заявили, что душа может надолго зависнуть между адом и раем, но в ожидании Страшного суда она может трудиться и совершенствоваться. У души умершего, если он, конечно, не был Синей Бородой или графом Дракулой, появлялся шанс спастись, очиститься от грехов в огне чистилища. В то же самое время — и это не может быть совпадением — на другом конце Старого Света мастер Карма Лингпа записал текст «Бардо Тхёдол», в европейской традиции более известный как «Тибетская книга мертвых». В учении о загробном мире мастер подробно описал буддийское чистилище — состояние смерти и умирания, в котором душа умершего может пребывать очень долго, терпеливо дожидаясь сортировки, вплоть до великого пробуждения. Православные категорически не согласились с католиками, заявили, что никакого чистилища не существует, но тоже озаботились проблемой. В XIII веке они углубили и развили учение о мытарствах. Было раз и навсегда установлено, что православной душе после выхода из тела с 3-го по 9-й день служители загробного мира показывают обители рая, а с 9-го по 40-й — ад. На мытарствах обнажаются страсти и греховные помыслы, за гробом человек остается один на один с ужасом страстей, и бесы предсидят каждому греху[2] и ждут, когда душа перестанет бороться. На мытарстве блуда, например, истязается всякое прелюбодеяние, всякая блудная мысль и мечтание, и от страха душа трепещет, исполненная стыда, на мытарстве убийства душа принимает всякую рану и всякий удар, сделанный когда-то во гневе. Мытарства — это не чистилище, конечно, но суть их, по мнению Сипы, та же — ожидание, стояние в очереди.