3
Четыре дня Виктор и капитан шли к стойбищу.
Капитан увидел и полюбил таежную землю Тофаларию. Увидел и полюбил разноголосые быстрые реки, несущиеся по лобастым валунам и трущие бока о скалы, нежно-холодные далекие синие горы Саян, за которыми угадывались высокие хребты с белоголовыми гольцами, каменистыми суровыми склонами. Он увидел и полюбил таежных людей, которые показались ему простыми и наивными, словно не вышли они еще из детства человечества; но в тоже время он понял, что эти люди мудры. И ему казалось, что это, наверное, мы, жители суетливых городов и поселков, в детстве или отрочестве задержались, а эти наивные мудрецы смотрят на нас и незлобиво посмеиваются: ну, что вы мечетесь, что вы глотки дерете, зачем жадничаете? Очнитесь!
В пути Виктор и капитан встретились с бригадой косарей, которые жили в зимовье впятером - четыре тофа и русский.; они заготавливали сено для промхоза. Караван спускался с горы, вечерело. Косцы, увидел капитан, стали бегать, суетиться; раздули костер и на таганок установили большую кастрюлю с мясом. Они оказались хорошими знакомыми Виктора.
Вечер был холодный, и путники продрогли: на последнем Мархойском броду они провалились в яму и по пояс намокли. Скорей бы в тепло! - постукивал зубами капитан.
Виктор стал распрягать оленей, уводил их подальше от зимовья, скручивая переднюю и заднюю ноги веревками. Капитан стоял возле баулов; косцы суетились, варили мясо, кипятили чай и улыбались, кивали головой капитану, он им тоже улыбался и кивал, но никто его не пригласил в зимовье, никто не пригласил чаю или обсушиться. Постоял он так в полной растерянности, подрожал и - взялся устанавливать палатку за зимовьем. Неожиданно косцы затихли, потом стали между собой ругаться на тофском языке, кричать.
Пришел Виктор, и косцы кинулись к нему. Долго о чем-то говорили. А тем временем капитан, уверенный, что пришелся не ко двору - ведь зимовье очень маленькое, возможно ли в нем всем разместиться? - установил палатку, развел костер, повесил над пламенем чайник и стал обсушиваться. Виктор подошел к капитану, протянул большой кусок кабарожьего мяса.
- Вот, мужики дали, э-хе-хе, - невнятно произнес он, избегая смотреть в глаза капитана.
- Что случилось, Виктор? - тревожно смотрел на него капитан.
- Мужики очень обиделись на вас, э-хе-хе.
- Как так?! За что? - вскрикнул капитан.
- Побрезговал, говорят, твой спать с нами в одной избушке. Поди, мясо от нас не побрезгует принять. Отнеси.
- Да они что мелят? - взмахнул ладонью капитан. - Они сами не пригласили меня, - какие могут быть обиды?
- В тайге не принято приглашать. Такой закон: пришел - заходи без приглашения, кушай все, что имеется у хозяев.
- Почему же сразу не сказали, как надо поступить?
- Мужики думали, вы знаете. Они, как только увидели нас на горе, сразу стали готовиться к встрече.
- Пойду к мужикам с мировой, - сказал капитан. - Как ихзадобрить? Взял я с собой спирта на всякий случай - вдруг простыну или еще что-то приключиться.
Вошел в зимовье, поставил на стол бутылку. Косцы удивленно на нее посмотрели, улыбнулись. Выпили, поговорили. Потом уложили гостей налучшие топчаны. Утром расстались тепло, обнимались, подолгу жали руки.
К вечеру Виктор и капитан добрались до стойбища, где должен был находиться беглец, но его там не оказалось. Пастух, прокуренный, худой, беззубый старик тоф, сказал:
- Никакой Мишка не ходила тута.
И снова удивительное произошло с капитаном: уже не глубоко в нем, а совершенно близко, на поверхности жило чувство - чувство удовлетворения, что не застали Михаила, что не надо будет лишать его свободы.
Виктор сказал, вздохнув:
- Братка, видать, где-нибудь поблизости прячется. Не беспокойтесь. товарищ капитан, мы его обязательно найдем. Но скоро ночь - повременим до утра.
Капитан молча качнул головой, ушел в чум, завалился на жесткие, кисловато-прелые оленьи шкуры. Возле уха звенели комары, в костре тлели угли, пощелкивая и вздыхая. Потом капитан с Виктором похлебал жирного наваристого бульона, погрыз кусок оленины, но аппетита не было. С головой укрылся мягкой медвежьей шкурой, однако сон не приходил. За всю ночь так и не уснул. Костерок в чуме погас. Виктор спал, и старик пастух тихонько посапывал. Капитан вышел из чума.
Стояла глубокая тишина на земле и в небе, только сонно и вяло фыркали за кустами олени, которые спят, как и спят оцепеневшие до последнего своего листа или хвоинки деревья, под которыми они примостились. Где-то очень далеко, наверное, за той высокой скалой, тревожно угугукнула птица, но тишина снова пропитала собой округу. Небо было черным, сгущенным, но у маковки сопки, похожей на шлем, виднелась огнисто-белая полоска, и капитан Пономарев не сразу догадался, что светила тонкая, узкая луна. Звезд негусто, они иногда вспыхивают, как бы вылетая из-под крадущихся по небу черных облаков. В нескольких километрах находилась быстрая, бурлящая река; капитан не слышал ей, когда вышел из чума, но вскоре уловил ее далекий, придавленный тьмой шум. Терпко пахло увядавшейлиствой и травой. Скоро наступит осень. Капитану Пономареву было грустно; ему казалось, что какая-то сила выбивает его из привычной жизни, устоявшихся представлений, привычек. Почему нарастает в груди томление, которого он никак не мог отогнать? Почему так настойчиво ему вспоминается заброшенная людьми дорога?
Начиналось утро, постепенно светало; месяц нырнул за скалистый горб сопки; на востоке несмело, серовато забелели облака. На снежные головы гольцов и скал легли первые солнечные паутины света нового дня. Капитан Пономарев закурил, подошел к стаду оленей, которых было просто тьма на пастбище. Они лежали кучками. Забеспокоились, завидя чужака, стали потряхивать чуткими ушами, вытягивать шеи, ловя сырыми трепетными ноздрями какие-то запахи. Капитан Пономарев погладил жесткую, росную спину оленя, на котором добирался в стойбище. Олень вздрогнул, вскочил с мягкого мха и, не взглянув на человека, величаво медленно отошел за соседнюю ель.
- Экий ты дуралей, - сказал капитан с нежностью. - Рассердился, что разбудил?
Олени стали приподыматься, вертеть рогатыми головами и коситься на непрошеного гостя блестящими перламутровыми глазами.
Он опустился на корягу и долго сидел на ней, размышляя о совершенно невероятном для себя - о том, чтобы навсегда поселиться в приглянувшейся ему Говоруше, никогда никем не командовать, а тихо, трудолюбиво жить. Просто жить.
К нему подошел Виктор и примостился рядом. Закурил. Они долго молчали, потому что невозможно и незачем было говорить, - всходило солнце. Оно как-то неожиданно, будто зверь, появилось в ущелье между двумя крутыми скалами, ударило в глаза яркими красными брызгами лучей - показалось, что бруснику раздавили в кулаке и прыснули в лица. Роса стала красно переливаться на каждом листе, на траве и хвое. Олени повернули головы к солнцу; трубно, властно заревел бык-вожак, высоко вскинув голову с ветвями толстых, мощных рогов. Стадо забеспокоилось и, погоняемое пастухом и ведомое своим величавым вожаком, тронулось в путь - к свежему, еще не топтанному ягелю клысоватой сопке за рекой; но к вечеру олени вернутся.
- Пойдемте, товарищ капитан, поищем Мишку, - тихо сказал Виктор. - Он, наверное, недалеко.