Полкан внимательно слушал речь хозяина, не прыгал, не шалил. Старик помолчал, всматриваясь в белое, как снег, солнце, которое, вообразилось ему, покатится, такое полное, сыровато-тяжелое, с небосвода и остановится на земле туловищем снеговика; выбегут на улицу дети - на тебе, снеговик. голову с дырявым ведром, нос-морковку. Улыбнулся старик.
- Вот ведь, Полкан, как мудро устроена жизнь: прыснуло на человека радостью и благодатью и- заиграло, закудрявилось в душе. Аж в пляс охота. Тосковал я долго, разная напасть лезла в голову, а смотри-ка, пошел снег - и мою душу побелил. Да, порой мало надо человеку... Чего уши развесил? Слушаешь хозяйские байки? Будто понимаешь!
Иван Степанович погладил оживившегося пса и ушел в избу. Собрал завтрак - три вареные в мундирах картошки, миску квашеной капусты, соленого хариуса, репчатый лук, соль, два ломтика хлеба и домашнего кваса. Он питалсятак небогато, просто не потому, что не хватало денег, а потому, что такпривык с детства, и когда ему где-нибудь предлагали отведать что-то "непростое", как он говорил, то отказывался.
Простым, без затей было и убранство его жилища: топчан без матраса, но с рогожами, самодельные табуретки и стол, книжная полка возле маленького окна, печка. Ивану Степановичу однажды сказали, что его приют убогий, как у монаха, схимника, но он поправил, усмехнувшись:
- Простое, как у зверя, и живу по-простому, как зверь, и лучшей доли мне не надо.
Старик неспешно позавтракал, крякнул от кисло ударившего в нос кваса. Потом протопил печь, убрал во дворе снег, наколол дров. После обеда стал собираться в дорогу: надо спуститься в Новопашенный, давно - дней десять там не был, к тому же суббота - банный день, да и супруге нужно помочь по хозяйству; еще сына с внуком хочется повидать - должны подъехать из Иркутска.
Но не спешил старик спускаться с горы, тяжело думал, подбрасывая в печку дрова. Не хотелось ему в Новопашенный, не было расположено его сердце к людям. Но никуда не денешься, надо идти! Хоть как живи: по-звериному ли, по-божьему ли - а человечье, малое или большое, человек с человеком решает, - убеждал себя Иван Степанович, вздыхая.
Печь протопилась, он закрыл заслонку в трубе, с хмурым видом натянул на худые плечи овчинный полушубок, нахлобучил на седую голову заячью старую ушанку. Когда вышел на солнечный свет, снова защекотала губы улыбка:
- Свету, мать моя, свету сколько! - В сердце стало легче, и старик пошел, притормаживая, по скользкому, нехоженному косогору.
2
Хорошо, легко шел старик вниз. И не только потому, что его путь был мягким, свежим и белым, а потому еще, что чистой,новой, радостной виделась ему новопашенская долина сверху - с высоты его отшельничьей горы и с высоты его долгой жизни. Он спускался вниз, в родной поселок, а вспоминалось ему то, что находилось когда-то словно бы вверху, в каком-то другом, высшего порядкамире. Перед ним лежала белая земля, как белый лист бумаги, на котором он мысленно писал свои воспоминания
И почему-то вспоминалось ему все хорошее, доброе, чистое, как этот первый снег. Сощурившись, увидел старик крутой бок Кременевой горы, насупленно-задумчиво смотревшей на поселок и реку. Мальчишками, припоминается Ивану Степановичу, наперегонки взбегали, карабкались на эту гору; не у всякого "дыхалка" выдерживала, но то, кто первым вбегал на каменистую маковку, недели две-три был героем у детворы. Еще старику с нежностью припомнилось, как парень Вася Куролесов, странноватый, но умный, как говорили односельчане, "с царем в голове",смастерил механические крылья и сказал:
- Верьте, ребята, не верьте, а я полечу. Птицей пронесусь над Новопашенным.
Отец строго сказал ему:
- Я тебе, антихрист, полечу! - И ногами поломал его крылья.
Вася плакал, но поздно ночью ушел из дома с обломками своего прекрасного безумства. Через неделю под закат солнца отдыхающие новопашенцы неожиданно услышали с Кременевки:
- Люди, смотрите - ле-чу-у-у!
- Батюшки, свят, свят! - крестились люди, испуганно подняв головы.
Действительно, Вася летел под большими крыльями своей непобедимой мечты. Но неожиданно крылья схлопнулись, как ставни, и будто закрыли от всего света его безумную, молодую жизнь. Упал Вася рядом с кладбищем, а односельчанам показалось - в закатное солнце, в красные, мягкие лучи, как в пух, зарылся парень.
Ивану Степановичу радостно вспоминалось о Куролесове, потому что всю жизнь ему хотелось так же подняться в небо и победно крикнуть новопашенцам:
- Лечу-у-у, братцы!
И даже однажды тайком крылья починил, но не смог поднять своего духа для совершения полета. Только в мечтах летал.
- Э-эх, кто знает, ребята, может, еще полечу, - сказал старик, прижмурившись на солнце. - Всполыхнется Новопашенный! - беззубо улыбнулся старик своей ребячьей мысли.
Солнце стояло над сосновым бором, который большим облаком кучился за рекой, словно ночью небо прислонялось к земле - и одно облако уснуло на новопашенской притаежной равнине.
Остановился старик,любуясь заснеженным бором.
И вспомнилось ему давнее - как однажды он чуть было не погиб за этот лес. Когда случилась история - уже ясно не помнит, но до войны. Узнал Новопашенный, что в областных начальственных верхах решено соорудить в сосняке за Шаманкой военные склады. Отбыли новопашенские ходоки в Иркутск, просили за свой бор. Успокоили их:
- Не волнуйтесь, товарищи, в другом месте построим склады. Сибирь большая!
Однако через месяц с воинского эшелона была сгружена автотехника и ее направили на бор - валить, выкорчевывать деревья.Новопашенцы любили бор, берегли его, всюду в чужих краях хвалились, но волной накатиться в защиту не смогли. Техника гремела по дороге на переправу, но неожиданно от притихшей, молчаливой толпы отделился молодой мужичок Иван Сухотин, вприпрыжку забежал наперед колонны и поднял руки:
- Стоп!
Трактор с грохотом остановился перед его грудью. Подбежал запыленный, потный майор:
- Парень, ты что, пьяный, а? Пошел прочь! Чего выпучился? Нажрался, скотина!
- Не пущу. Наш бор.
- Что, что? - не понял майор.
- Не пущу. Наш бор.
- Да ты что, гад?! Пшел! - И ударил бунтарю по носу промасленным черным кулаком.
Иван ударился головой об гусеницу. Односельчане подхватили его за руки, за ноги и унесли от трактора. Иван был худым, но сильным, от жил происходила его сила - жильная. Он поднялся с травы, растолкал людей и снова подбежал к трактору. Натужно-тихо сказал майору:
- Не пущу. Наш бор.
- Дави его! - крикнул майор трактористу-солдату.
Солдат отодвинулся от рычагов, словно боялся, что рука сама собой рванет на ход, побледнел. Майор выругался, вынул из кобуры пистолет:
- Уйдешь с дороги или нет, предатель родины?
Иван испугался, но покрутил головой:
- Нет.
- Получай!
Прогремел выстрел. Отчаянно закричали люди, разбегаясь в разные стороны.
Не убил горячий майор Ивана, лишь клочок мяса вырвала пуля из предплечья. Майора вскоре арестовали и судили. И складов не построили в прекрасном сосновом бору: оказалось, что автотехнику сгрузили в Новопашенном по ошибке, второе решение о строительстве складов в другом месте пришло в воинскую часть с большим опозданием.
Иван Степанович осторожно спустился к Шаманке, цепляясь за кустарники на прибрежном укосе.
- Здравствуй, болюшка наша, - сказал старик реке.
Берега Шаманки были засыпаны снегом, забереги схвачены темным льдом, но посередине она журчала по-летнему звонко, весело. Река неширокая, до другого берега можно было камнем добросить, но глубокая, быстрая, пенная. В предгориях Саян тонкие цевки ручьев пробегают по каменистым, мшистым распадкам, порогам, падают в пропасти, а потомсплетаются в сильную, напористуюШаманку. Сильной, напряженной, взбитой, она вырывается из вечно темного Семирядного ущелья на новопашенскую равнину. "Болюшкой" старик назвал ее потому, что лет сорок назад леспромхозы стали по ней сплавлять кругляк, и теперь вывелась в реке рыба, задавленная корой, топляками.