Интересно было рассказывать бабушке. Димка чувствовал себя большим, взрослым и сильным.
Потом он во дворе погулял, Сереже из седьмой квартиры кое-что о заводе рассказал, а часов в шесть стал собираться.
— И ночевать не останешься? — спросила бабушка.
— Я же говорил тебе: завтра мы с дядей Володей на завод идем. А начало работы в восемь.
— Батюшки, — опять ахнула Елена Трофимовна, — да что же тебе делать на том заводе!
— Работать, — солидно, как и Владимир Иванович, сказал Димка. — Я даже в лагерь из-за этого не еду, а ты говоришь!
Новость эта совсем расстроила бабушку.
— Хоть на дорожку тебе чего-нибудь соберу, — жалобно вздохнула Елена Трофимовна.
Пока она суетилась на кухне, Димка прошел к маминому письменному столу и приподнял машинку. И не тяжелая совсем! Он покрепче запер защелку футляра и вынес машинку в переднюю.
— Ба, не надо мне ничего. Там все есть.
— Да вот ягодок на базаре купила.
— И ягоды у нас есть. Я машинку взял. Маме работать надо.
— Да неужели донесешь? — встревожилась Елена Трофимовна.
— А чего тут! — хмыкнул Димка. И такое было у него уверенное, серьезное лицо, что бабушка успокоилась. Если огненных машин на заводе не забоялся, то, видно, и вправду взрослый уже парень. А кулек с ягодами все-таки сунула Димке в руку.
Работа
До чего же ко времени доставил он машинку! Надежда Сергеевна, увидев сына, входившего в калитку с тяжелой ношей, кинулась навстречу, зацеловала и тут же, почти как бабушка, испуганно спросила:
— Неужели сам донес?
А Димка, хоть и устал, хмыкнул с пренебрежением. А почему и не хмыкнуть! Доказал же — вот она, машинка. На двух трамваях ехал, с пересадкой.
Димка и сейчас не отдал маме тяжелого груза. Сам внес в дом, поставил у порога на пол. Низенький столик с тонкими коричневыми ножками, примостившийся у окна, Димка сначала не заметил. Днем его не было, как не было и стула перед ним. Впрочем, какой же это стул? Обыкновенный стул и сравнить невозможно с этим почти царским троном! Служил троном широкий пень с великолепными лапами, получившимися из коротко отпиленных могучих корней. И спинка была на троне, тоже деревянная, выгнутая.
Пень, конечно, Димка заметил. Округлил изумленные глаза, подбежал и уселся на него. До чего же удобно! Весь вечер сидел бы — не слезал! Ну и дядя Володя, фантазер!
— Обожди, еще торшер принесу. Березовый. Будет у нашей мамы лесное рабочее место.
И торшер был удивительный — из кривой, словно извивающейся березки. А вместо веток и листьев — зеленый, цветастый абажур.
Мама всему радовалась — и новому рабочему месту, и сыну, такому самостоятельному и сильному, что машинку смог принести, и особенно тому, что сию же минуту может сесть за машинку и напечатать законченную статью.
Потом, за ужином, все удивлялись — почему-то забыли про телевизор. Совсем не включали. А когда включать? И зачем? И без телевизора было интересно!
— Антенна на крыше у вас особенная, — вспомнил Димка.
— Знакомый любитель помог собрать, — сказал Сомов. — Осенью несколько раз картинки других телецентров появлялись. Таллин, Рига, даже Лондон однажды. Зависит от особенного состояния верхних слоев атмосферы.
Конечно же, Димка загорелся увидеть Лондон или хотя бы Ригу. Но состояние атмосферы, видимо, было нормальное, и, кроме знакомого лица диктора, объявлявшего о вечерних передачах, на экране ничего интересного не показывалось. По второй программе объясняли, как надо правильно переходить улицу.
— Дима, выключи, пожалуйста, — попросила Надежда Сергеевна, и когда Димка без всякой жалости «вырубил» телек, она задумчиво проговорила, обратившись к Сомову: — В конце недели я должна сдать очерк об одном любопытном человеке. Не глуп, работает в конструкторском отделе, на хорошем счету, но решительно недоволен жизнью. Считает, что занимается не тем, чем должен бы. А чем должен — и сам не знает. А человеку за тридцать. И вот мается, бедняга, хандрит, в бутылке утешения ищет… Володя, а вот как ты? Тебя сомнения не одолевают? Своей работой доволен, счастлив?
Сомов не сразу ответил. Подержал за хвостик ягоду клубники, положил снова в тарелку. Димка притих — что скажет?
— Наденька, это я не как журналисту тебе говорю, а как человеку, другу. Вот отними у меня работу, которую руками этими делаю… — Сомов приподнял свои большие, крепкие руки. — Конечно, и голова при этой работе совсем не лишняя. Но вот отними эту работу — и не знаю: смогу жить или нет. Я понятно ответил?