Только плохо рассчитал мастер участка! И характера Димкиного не знал. Да и сам Димка как следует еще не знал себя. Стал он гайки да шайбы раскладывать по коробкам сначала медленно, — все присматривался, — потом побыстрей, а потом так наловчился — только и слышно: дзинь, дзинь! Минут через двадцать и дзинькать перестало — серого пластмассового дна в коробках уже не видно, забросал шайбочками и гайками.
Сомов нет-нет да и посмотрит, как подвигается дело. Посмотрит и улыбнется — заводной, оказывается, парнишка! Он ведь тоже еще хорошо не знал своего нового члена семьи. Потом Сомов снял с руки часы и положил перед Димкой.
— Я такую вот скучную работу люблю по часам делать. Веселей. Попробуй, сколько штук в минуту насобираешь.
Димке тоже понравилось с часами. Придумал брать по отдельности — сначала большие шайбы выберет сверху, затем — которые поменьше, отдельно гайки… В первую минуту пятьдесят две шайбы собрал, во вторую — на восемь больше. А потом чуть не по сотне набирал.
Подошел мастер, в ящик поглядел, в коробки, на часы, на самого Димку. Удивился. А Димке и удивляться некогда — знай работает.
И получилось, что в этот день слесарь Шустров выполнил норму на триста процентов. К концу смены ящик был пуст.
Не один Никита Степанович удивлялся. И другие рабочие Димку похлопывали по плечу, жали руку.
— Побольше бы нам таких. В три года пятилетку выполним!
А двухметровый тезка утопил в необъятной ладони Димкину руку:
— Подрастешь — приходи к нам в команду. Центровой из тебя получится что надо!
Предлагали в честь рекорда «Молнию» вывесить. Шутили, конечно. Однако и без «Молнии» Димка был счастлив.
Когда мама узнала о рекорде, она тоже пошутила:
— Придется информацию на первую полосу давать!
Маме он сразу же все рассказал, едва только Надежда Сергеевна появилась в сквере, где они с Сомовым, как всегда, ожидали ее.
Информации на первой полосе не было, зато был торт. Самый лучший, какой только оказался за стеклянной витриной кондитерского отдела гастронома.
На торт, манивший розочками и шоколадной обливкой, набросились с такой жадностью, будто никогда и не ели таких вкусных вещей.
— Эх, пропадай моя талия! — Надежда Сергеевна взмахнула ножом и отрезала кусок, от которого в другое время пришла бы в ужас. — Аленушка, а тебе?
— И мне такой! — радостно сказала Алена.
— А мне и того больше, — басом, словно в трубу, прогудел Сомов.
Естественно, и рекордсмен уплетал торт за обе щеки.
А вечером произошло новое большое событие: зеленый крокодил открыл пасть!
Открыл не сразу. Запершись на веранде, изобретатели часа два в тазу с водой отлаживали, регулировали, навешивали на челюсть дополнительные ничтожные доли груза. И добились. Воздушные пузырьки, гонимые компрессором, послушно собирались под челюстью и широко открывали ее. Смотреть на это было удивительно. Но когда зеленого, с бугристой спиной крокодила поместили у передней стенки аквариума — зрелище было потрясающее.
Хищно поблескивая красными глазами, зеленый полупрозрачный крокодил через каждые четыре-пять секунд во всю ширь раскрывал длинную пасть, усыпанную белыми, острыми зубами, и выпускал пузыри воздуха.
К новому страшному жильцу, который был в несколько раз больше самой крупной рыбы, обитатели водяного дома отнеслись с опаской. Разглядывали его с почтительного расстояния. Только малюсенький сине-перламутровый самец гуппи набрался смелости, подскочил и клюнул крокодила в красный глаз. Но челюсть тут же открылась, и храбрец трусливо отпрянул в зеленые заросли.
— Боюсь, — сказала Надежда Сергеевна, — что у них начнется гипертоническая болезнь: не смогут выдержать такой нервной нагрузки. — И, смеясь, добавила: — Ах, какой прекрасный страшила!
Сомнения
В работе, заботах, в ежедневных будничных делах мелькали дни. Как пасть крокодила: хоп — день прошел, хоп — второго нет. Любчик еще письмо прислал: на следующей неделе уже возвращается. Похвастал, что правой рукой выжимает сорок три килограмма. Упорно, значит, тренируется. Однако на этот раз сильной воле друга Димка не позавидовал. Не только он один такой. А сам Димка? Не доказал разве, что у него тоже есть упорство и воля?
Но не это волновало Димку. Другое: почему нет вестей от Марины? Неужели из-за его второго письма? Думать так Димке было очень обидно. А что еще придумаешь? Заболела? Так все равно хоть несколько строчек могла бы написать. Может, в циркача Алика влюбилась? То-то все крутится рядом. Не очень, правда, верилось в это, но Димка уже и так думал. Иначе оставалось последнее: Марине не понравилось, что он пошел на завод и что его отец — рабочий. Ведь и сам-то Димка как недавно о рабочих думал? Неважно думал: что, мол, интересного в их деле? По пьянице водопроводчику обо всех рабочих судил. Да и ребята в классе, когда сочинение писали, — тоже не выражали восторгов ни от одной рабочей профессии. Киноактер, космонавт, балерина, ученый, директор — пожалуйста, все хотели стать. Только не рабочими. И вот узнала Марина, чем он занимается, что на завод ходит, и перестала писать. У нее-то отец лекции в университете читает, доцент.