В воскресенье вечером Гришаковы отправились в отпуск. Сердечно попрощавшись с Аришкой, Трифон обещал вести себя безупречно, и когда за хозяевами закрылась дверь, его план вступил в силу.
Пока бабушка была в ванной, он вытащил из своего мешка тот самый лимонный кекс, нарезал его на аккуратные порции и положил в центр обеденного стола, а сам затаился. То, что Марфа права, и, что Тамара Михайловна мечтает о сладком, но держится, он понял, когда она один раз очень сильно критиковала кондитера одного кулинарного канала по телевизору, а он-то, с вою очередь, готовил там восхитительные пирожки. И дело оставалось за малым: увидев выпечку, в отсутствии всех в доме, бабушка вряд ли сдержится и сразу подобреет.
Затаившись на холодильнике вместе с развалившейся там Бамбучей, они стали ждать. Появилась Тамара Михайловна в розовом пушистом халате и ярко-зеленой косметической маске на лице. Напевая что-то любовное о кукушке и какой-то Олесе, она заварила себе чай, и разведя руками, обнаружила кекс. В полной тишине ей послышалось четкое:
– Съешь кусочек.
Телеведущая обалдела, стала тяжело дышать и озираться по сторонам. Никого не было.
– Откуси, ничего не будет, – послышалось снова.
Тамара Михайловна в ужасе поднесла ладони к лицу и вся перепачкалась в своей зеленой маске. Подбежав к раковине, она лихорадочно стала ее смывать. Вытерев лицо полотенцем, она попыталась успокоиться, и сама с собой рассуждать:
– Так. Это от жары мне мерещится. Или не от жары? Может, хватит мне этой жесткой диеты?
– Конечно, хватит. У тебя чай сейчас остынет. А с горячим кекс вкуснее будет, вот увидишь, – снова прошептал невидимый.
Бабушка начала всхлипывать, ей было страшно:
– Ты кто? Это кто-то говорит здесь, да?
– Это твой внутренний голос. Прекращай свою диету. Ты красивая женщина, балуй себя нежными бисквитами, безе и пиццей. Доброй и веселой сразу будешь, – старательно, как диктор шептал с холодильника невидимый Трифон.
– Да я еле держусь! Думаешь, я не хочу, что ли? А ты прав! Возьму и съем! – решилась Тамара Михайловна.
Оставшийся вечер под далекие раскаты начинающейся грозы кошечка и домовой с удовольствием наблюдали, как бабушка уплетает кекс и запивает его чаем под визжание какого-то смешного женского шоу в телевизоре. В конце чаепития Тамара Михайловна стащила с холодильника упирающуюся Бамбучу, гладила, целовала и унесла с собой, уютно устроив обалдевшую кошку в мягком одеяле.
– Завтра куплю тебе мяса, кисонька моя! А эту гадость зеленую выкинем, да? – сказала радостная бабушка, целуя Бамбучу в розовый носик.
– А домовой не глуп! Буду, пожалуй, разговаривать с ним иногда, – подумала довольная кошечка и замурлыкала.
Теперь они зажили отлично. План сработал. Бабушка готовила каждый день то ватрушки, то сырники, то пирожки, а однажды даже испекла большой торт и пригласила все семейство соседей Брошкиных на чаепитие. В Бамбуче она не чаяла души, и кошка отвечала ей тем же. Ну, а «внутренний голос» больше бабушку никак не беспокоил, он проникся к ней симпатией и снова стал поклонником телеведущей. Все вернулось на круги своя, в тихую размеренную жизнь, в домашние заботы и незатейливые хлопоты.
Как-то в субботу Тамара Михайловна затеяла уборку, а домовой, конечно, помогал. Он вспомнил, что давно не снимал паутину на письменном столе Глафиры.
– Сколько бумаг-то! Картонки какие-то, папки, – ворчал он, пыхтя складывая документы ровными стопками. Вдруг на одной из толстых папок он увидел защемившую сердце приклеенную старую желтую фотографию. Не веря своим глазам, Трифон дрожащими руками открыл папку, чертежи, какие-то записи, справки разлетелись веером. Растерянно бродив по всему этому и читая, что там было написано, в его голове эхом звучал голос кикиморы Граньки: «Ходили трое, измеряли все тут…», «Пруд-давно болото…», а следом голос Глафиры твердил: «Виктор Сергеевич…Разрешение они подписали».
Прижимая бумаги к тощей груди, заплакав крупными слезами и одновременно счастливо улыбаясь в свою бороду, Трифон Захарыч осознал, что произойдет то, о чем он не смел даже думать и мечтать, о чем он запрещал себе помнить и говорить – усадьба Соловьевых будет восстановлена.