Здесь было всё по-другому - он ощущал что-то щемящее родное, уютное. В воздухе витали ароматы ванили и цветов. Диван, кресла, пуфики - всё в комнате было нежно розовых тонов. Стены вопреки сложившимся обычаям, не были оклеены обоями, а покрашены в розовый цвет и на них висели картины в белых рамах с позолотой, и под потолком даже красовались белые багеты. Всё вокруг было таким умиротворяющее манящим, что Картонкину сразу захотелось поваляться на предметах мебели, что, собственно, он и сделал. Прыгнув на диван, в блаженстве развалился и довольно замурчал.
Над ним склонилась голова соседки:
- Откуда ты, котик?
- Это уже не важно, - сладко пропел Картонкин, понимая, что она слышит только урчащее «Мрряуу».
- Какой же ты великолепный! Потерялся, да?
- Наоборот, киса моя - нашёлся и теперь от тебя никуда не уйду - сладко пропел бывший сосед.
К его изумлению, соседка ответила:
- Значит, ты решил жить у меня?
- Конечно, ты же не против? - Кот сел и вопросительно посмотрел на неё.
- Боже мой, как я мечтала о таком котике! Нет, ты гораздо прекраснее, чем в моих мечтах!
Картонкин пропел прямо таки грудным мурчанием, вложив в него всё своё обаяние, на какое только был способен:
- Представь себе, я о тебе тоже мечтал! И ты тоже очень, очень симпатичная. - И улыбнулся, прищурив глаза.
- Похоже, и я тебе тоже нравлюсь? - кот лизнул её руку, - нравлюсь! Ты мой сладенький! Я сделаю всё, чтобы тебе у меня было хорошо, и ты не захотел бы уйти.
Снова, как можно нежнее мяукнув, Картонкин прыгнул в объятия дамы сердца, лизнул её в губы и, положив голову на плечё, прижавшись в щеке, в блаженстве захрапел.
«ЧЕЛОВЕК И КОШКА»
Потекли дни, полные наслаждения и покоя. Картонкин просто купался в неге новой жизни. Его любимая всегда была рядом, ну почти, когда была свободна от работы. Она кормила Картонкина за своим столом, ставя на скатерть, расшитую серебристым ришелье, тарелки из тонкого белого фарфора с серебряной каёмочкой, в которые накладывала всякие невозможные вкусности. И Картонкин, сидя на столе, поедал очередное мясное ассорти, а она умилением глядя на него, прижимала руки к груди, с придыханием восхищённо восклицала:
- Боже, как же ты прекрасен! Какой же ты лапусенька, малипусенька, обожаю тебя! - И всё в том же духе.
Да, Картонкин просто купался в любви своей дамы сердца, чего не было в его прошлой жизни. В довершении ко всему, ему стало доступно и самое потаённое, о чём он раньше и мечтать не смел, но с приобретением нового тела - получил возможность подсматривать за любимой пассией во время раздевания. Эмма Сергеевна сначала очень смущалась наглого взгляда кота. Но потом привыкла к его вездесущему взгляду и перестала обращать внимание. Надо ли говорить, что спал Картонкин исключительно на её постели, уютно растянувшись на одеяле вдоль всего её тела. И она привыкла к постоянному присутствию огромного белого комка шерсти с обожанием следовавшего за ней всюду.
ВЫКУП
Через неделю или через две - Картонкин как-то потерял счёт времени, - Эмма Сергеевна возвратилась домой грустная, не раздеваясь вошла в зал и тяжело вздохнув, обняла кота и заплакала. Понимая, что слёзы дамы сердца ничего хорошего не предвещают, Картонкин сначала замер, а потом, высвободившись, посмотрел на любимую огромными голубыми глазами и спросил:
- Что случилось, лапонька?, - конечно, это звучало как «миуауа?».
Прорыдавшись и высморкавшись в кипенно белый кружевной платочек, она посмотрела на кота:
- Не думала, что нам придётся расстаться.
- Да в чём дело то?
- На дверях подъезда наклеили объявление о том, что тебя разыскивают.
- И что? Пусть разыскивают! Нам то что? Нам хорошо вместе.
- Ах, милый мой котик, как тебе объяснить... Уж очень ты дорогой.
Только Картонкин хотел возразить, как в двери позвонили. Из коридора послышался ор его бывшей благоверной. Картонкин в два прыжка оказался в коридоре. Он уже успел забыть, какая мерзкая тётка его бывшая. Теперь она стояла в коридоре, руки в боки, и таращась на кота орала на его любимую:
- Вот какой цацой ... прикидывалась! А ... сама ... воровка ... ...!!! - дальше шли сплошные маты, которые сводились к общему смыслу - деньги гони, если хочешь, чтобы мы молчали.
Во время этой очень эмоциональной тирады, Картонкин не спеша подошёл к дверям своей бывшей квартиры и выплеснул на коврик всё своё презрение к ненавистному семейству. Так, что когда его бывшая замолчала и повернулась, чтобы войти в свою квартиру, её тапки просто увязли в испорченном коврике. Картонкин же пулей залетел в новый дом и удовлетворённо наблюдал, как покраснела его бывшая, лишившись от наглости кота дара речи, пока Эмма Сергеевна не захлопнула двери.