В этой литературной полемике реформисты, несомненно, оказались сильнее своих противников. В то время, как реформисты выдвигали положительные мотивы своей системы (упорядочение культа, привлечение молодежи к иудаизму и т. п.), ортодоксы исходили только из мертвого принципа — неприкосновенности традиции. Раввинские угрозы анафемами не могли, конечно, остановить реформистов. Гамбургский храм прочно утвердился. Община «храмовников» росла. Приглашенный туда в качестве проповедника талантливый духовный оратор Готгольд Саломон из Дессау привлекал в храм многочисленных слушателей. Примеру Гамбурга последовали некоторые другие общины: новый порядок богослужения был введен также в Лейпциге (во время ярмарочных съездов), в Карлсруэ и в столице Дании, Копенгагене.
Первые глашатаи синагогальной реформы скоро сошли со сцены. Умерли престарелые Израиль Якобсон (1828) и Давид Фридлендер (1834). Умер в ином смысле и Либерман: вследствие ли гонений, воздвигнутых на него ортодоксами, или разочарования в будущности иудаизма, он принял католическую веру и позже очутился в свите Папы Пия IX. Рассказывают, что после крещения Либермана брат его, раввин одного эльзасского города, установил в своем доме обычный семидневный траур, оплакивая отступника, как умершего; но отступник явился к брату и заявил, что в свою очередь желает исполнить обязанность «утешителя в трауре» (menachem avel).
§ 12. Идеологи реформы (Гейгер, Гольдгейм); движение в главных общинах (1835—1844)
Поколение Фридлендера-Якобсона сошло со сцены, и на смену ему пришло новое или, точнее, одна ветвь нового поколения: другая ветвь была отсечена секирой времени — полной ассимиляцией. Вскормленная соками двух культур, еврейской и немецкой, новая интеллигенция не могла идти по следам узких практиков из школы Фридлендера-Якобсона. Чувствуя потребность реформы еврейской жизни, новые люди не могли довольствоваться переменою декорации в синагоге, механическим приближением синагоги к церкви. Им хотелось внутренне осмыслить духовную жизнь еврейства, привести ее в гармонию с современным миросозерцанием, направить ее по тому идейному течению, по которому направляли европейскую мысль тогдашние властители дум — Фихте, Шеллинг, Гегель. Нужно было теоретически обосновать новый иудаизм, очищенный путем исторической критики, и уже отсюда вывести принципы реформы, имеющей распространиться не только на религиозные церемонии, но и на догматы веры. Так возникла идеология реформации, яркими представителями которой были Гейгер и Гольдгейм.
Авраам Гейгер (1810—1874), уроженец Франкфурта-на-Майне, в юности перешел от еврейской науки к европейской, от Талмуда к изучению теологии, философии и восточных языков в университетах Гейдельберга и Бонна. Перед поступлением в университет 17-летний юноша стал писать критический комментарий к Мишне, а в студенческие годы уже обратил на себя внимание своей научной монографией: «Что заимствовал Мухамед из иудаизма?» (1833). Прямо с университетской скамьи Гейгер попал на пост раввина в Висбадене. Предстояла трудная задача: выработать из себя тип просвещенного раввина, умеющего сочетать иудаизм с европейскою культурою. Рационалист по складу своего ума, Гейгер видел возрождение иудаизма только на пути свободной критики. Путь к религиозной реформе он решил проложить изданием журнала, посвященного научной еврейской теологии («Wissenschaftliche Zeitschrift für jüdische Theologie»; первые выпуски появились во Франкфурте в 1835 г.). Новое слово прозвучало со страниц этого журнала: нужно передвинуть иудаизм с фундамента предания на фундамент научного исследования, нужно изучать историческое развитие иудаизма, процесс наслоения в нем различных пластов, памятуя, что каждое предание было в свое время нововведением. «Было время во Израиле, — говорит Гейгер, — когда единомыслие и единое настроение проникали всех членов общины. Тогда веру получали по наследству, и каждой отдельной единице не нужно было усилия воли, чтобы примкнуть к сонму верующих: религиозная община в целом обладала и общею волею; духовный пастырь отличался от других членов общины только большим знанием законов. Это время прошло. Воля целого сломлена, воля индивида должна закалиться. Ныне убеждения часто находятся в противоречии с существующим порядком... Самым трудным является ныне положение еврейского духовного пастыря (des jüdischen Geistlichen). Он видит пред собою две крайности: с одной стороны, окаменелых людей, а с другой — оторванных от всякого религиозного союза, оглушенных громом эпохи. В середине стоят люди с сердцем раненым, переполненным тоскою, люди, отставшие от старого и не приставшие к новому; сердце и ум у них в постоянном противоречии, и они ждут его устранения. Чего же можно теперь требовать от духовного пастыря? Он должен окаменелых освободить от мертвого сна ума и сердца, а неверующих расшевелить, пробудить в них порыв к живой вере. Нужно внушить им, чтобы они не боялись отречься от обычаев, чтобы они не тратили жара чувства на пустые формальности, чтобы они лечили рану, удаляя пораженное место и давая ему обрасти живым мясом». Эту роль хирурга иудаизма взял на себя 25-летний Гейгер. Вооруженный аппаратами науки, он готовился к серьезной операции; но тут ему крикнули, что его диагноз неверен.