Легальный поход против евреев подготовлялся еще раньше. Во время сессии Лиги Наций в Женеве, в сентябре 1934 г., польский министр иностранных дел Бек удивил членов Лиги заявлением, что Польша считает для себя необязательными статьи мирных трактатов о защите прав национальных меньшинств до тех пор, пока они распространяются только на государства, образовавшиеся или преобразованные после войны, а не на всех членов Лиги Наций. Он объяснил это мотивом чести и достоинства Польши, забыв, что, кроме чести, есть еще честность, обязывающая исполнять подписанные международные договоры. Это был первый удар по авторитету Лиги Наций. Умысел, конечно, тут был другой. Польское правительство хотело оставить себе свободные руки по отношению к украинцами, евреям и другим меньшинствам, составлявшим треть ее населения. В польском обществе в это время созрел план разрешения еврейского вопроса путем полной или частичной «эвакуации» евреев, путем массовой их эмиграции. Разногласие было только в методах: партия эндеков добивалась этого путем репрессий, бойкота еврейской торговли и даже террора (последний входил в программу радикального крыла партии: «народных радикалов» или сокращенно «нара»), между тем как правительственная партия стремилась к тому же легальными путями: ограничением гражданских прав евреев и сужением сферы их экономической деятельности, пропагандою бойкота еврейской торговли и легализацией этого бойкота. Эндеки и нара мечтали об изгнании евреев из Польши, а «санаторы»-пилсудчики — о постепенном вытеснении их из гражданской и хозяйственной жизни. Польский министр Бек не постеснялся выступить в Женеве перед Лигой Наций с предложением принять во внимание, что в Польше живет трехмиллионная еврейская масса, которая вследствие переполнения городов особенно нуждается в эмиграции для того, чтобы дать место малоземельному крестьянству, переходящему из деревни в город для мелкого торга. В варшавском сейме об этом говорили откровеннее: три миллиона евреев, десять процентов всего населения, слишком обременительны для такой бедной страны, как Польша. Еврейские депутаты напрасно напоминали о первой статье конституции, гласящей, что «Польская республика есть достояние всех ее граждан». Правые открыто противоставили этому принцип «Польша для поляков», а другие политики делали это прикровенно. Антисемитская печать развила небывало резкую пропаганду, без всякой помехи со стороны цензуры. Через месяц после смерти Пилсудского произошел большой погром в Гродно (июнь 1935 г.): много еврейских квартир и лавок было разрушено, много избитых и раненых. Когда дело дошло до суда, то прежде всего приговорили к тюремному заключению оборонявшихся евреев, а потом уже вынесли более мягкий приговор погромщикам. С тех пор по всей Польше пошла полоса погромов, в которых была видна рука сильной организации.
1936 год был сплошь погромным. Эксцессы были тесно связаны с системой бойкота еврейской торговли, допускавшейся властями. На этой почве произошел, между прочим, кровавый погром в местечке Пшитык, близ Радома (10 марта). Крестьяне соседних деревень, подстрекаемые эндеками, приехали на своих телегах на базар и опрокинули там стойки с товарами еврейских торговцев. Евреи оказали сопротивление и стали гнать с рыночной площади буянов, которые в испуге пустились бежать на своих телегах обратно в деревню. Тогда вмешалась полиция и вернула крестьян на рынок. Поощренные сочувствием полиции, крестьяне врывались в еврейские дома, грабили, а местами убивали. Некоторые евреи оборонялись, а один юноша выстрелил через окно, чтобы отпугнуть нападавших, причем был убит один из погромщиков. После окончания битвы были произведены аресты среди нападавших и защищавшихся, а когда дело дошло до суда, погромщики (даже убийцы целой семьи) были частью оправданы «за недостатком улик», частью приговорены к легким наказаниям, между тем как оборонявшихся евреев приговорили к многолетнему тюремному заключению. Такое отношение властей и суда поощряло пропаганду погромов, к которым эндеки открыто призывали в своей прессе. Нападения на евреев приняли эпидемический характер. Правительство запретило еврейским газетам употреблять слово «погромы», чтобы не ронять престиж Польши за границей, и газеты могли употреблять только слово «происшествия» (Geschehnissen) даже в сообщениях о кровавых погромах, но читатели уже понимали этот условный термин. Правду о таких «происшествиях» можно было, впрочем, узнать из обращенных к правительству запросов еврейских депутатов в сейме или сенате.
Сам премьер-министр Складковский должен был в сейме открыть правду, что в одном Белостокском воеводстве было отмечено 348 «антиеврейских выступлений» в 1936 году. Что же предпринимало правительство для прекращения этих разбоев? На запросы еврейских депутатов сейма министр ответил: «Бить евреев нельзя, но бойкотировать — сколько угодно» (owszem). Это крылатое слово облетело всю страну, как официальное разрешение бойкота, но наивный министр сам не рассчитал, к каким последствиям приведет его слово. Пошла бесконечная полоса «происшествий»: отряды польской молодежи, организованные партией эндеков и особенно ее хулиганским крылом наровцев ставят пикеты у еврейских магазинов и даже мелких лавочек или стоек (страганы) на рынках и не допускают туда христианских покупателей, причем полиция им не мешает во имя свободы бойкота; но эти пикеты неизбежно вызывают столкновения, которые весьма часто кончаются эксцессами. Так получается перманентный погром. Газеты часто сообщают об избиениях евреев на улицах, о бросании камней или петард в окна еврейских магазинов и тому подобных насилиях. Крик ужаса вырвался у еврейских депутатов сейма и сената в воззвании к еврейскому народу (конец июня 1936 г.): «Мы стоим в огне беспримерной, неравной борьбы. Нет безопасности жизни, здоровья и имущества еврейского населения, нет для нас даже права на самозащиту. Хозяйственный бойкот, осуществляемый грубейшим способом, доводит еврейское население до полного разорения и деклассирования».
Правительство не реагировало и на «избиение младенцев», еврейской молодежи в высших учебных заведениях. В течение целого ряда лет прочно установился такой «порядок учебного года» в Польше. Осенью собирается польская академическая молодежь, освеженная притоком новых студентов, только что кончивших среднюю школу, где учителя снабдили их достаточным запасом юдофобии в дополнение к полученному в родительском доме. Молодая энергия человеконенавистничества бьет ключом и изливается на головы еврейских студентов, которых бьют палками и кастетами в стенах университета, выгоняют из аудиторий, сбрасывают с лестниц, часто тяжело ранят и калечат. Буянов обыкновенно не усмиряют (из уважения якобы к университетской автономии полицию в здание не пускают), а только иногда закрывают школу на несколько дней, с тем чтобы после открытия началась новая кампания. Избитые, часто окровавленные, еврейские студенты не сдаются: с опасностью для здоровья и жизни они являются на лекции и проходят учебный курс с тем же усердием, с каким их польские «товарищи» проделывают курс бокса на их спинах. В последнее время буяны придумали новую тактику: они требуют, чтобы еврейские студенты сидели не рядом с польскими, а на особых скамьях с левой стороны аудитории (левизна есть наихудший порок для реакционного польского студенчества), как бы в особом академическом гетто. Возмущенные еврейские студенты резко протестуют против этого рецидива средневековья и не садятся на особые скамьи, а так как их не пускают на общие скамьи, то им приходится стоять у стен во время лекций, что опять приводит к столкновениям и избиению беззащитного меньшинства. Министерство просвещения, от которого буяны требовали легализации гетто, долго не решалось на меру, которая явно была бы грубым нарушением конституционного равенства, но к началу нового академического года (1937-1938) министр придумал выход из трудного положения: он разрешил ректору каждого учебного заведения поступать по своему усмотрению в деле распределения учащихся по скамьям. Большинство ректоров решило вопрос в пользу гетто, и только немногие прогрессивные профессора воспротивились этому. Евреи продолжают стоять на своих «постах», и позорнейшие насилия в высшей школе не прекращаются[39]. Протесты многих университетов Европы и Америки против варварства в храме науки не подействовали на польских жрецов, и новому варварству не видно конца.
39
Рассказывают о следующей трагедии. Один из немногих еврейских профессоров Виленского университета, известный исследователь мозга Розе (ему было поручено исследовать мозг Пилсудского после смерти), увидев во время своей лекции свою дочь среди стоящих у стены измученных еврейских слушателей, ушел домой и вскоре умер от разрыва сердца.