Новые выборы гласных думы, произведенные в марте 1896 г., снова дали большинство антисемитам и их союзникам, и Люэгер в третий раз был избран городским головою. Теперь обе стороны, городское управление и правительство, были вынуждены идти на компромисс, чтобы выпутаться из трудного положения. Люэгер лично представился императору, и результатом этой аудиенции было следующее дипломатическое решение: Люэгер откажется пока от звания бургомистра, с тем чтобы дума избрала другого на его место из того же большинства; император утвердит нового кандидата, который, в сущности, будет подставным лицом Люэгера, а со временем и последний может быть переизбран и утвержден. Эта комедия была проделана. На место бургомистра был избран и утвержден в должности книгопродавец-антисемит Штробах, а Люэгер был избран вице-бургомистром. Фактически же Люэгер стал хозяином думы, а Штробах служил для него только «соломенным чучелом», как острили венцы, намекая на фамилию фиктивного бургомистра (ее видоизменили в Strohmann). Скоро и чучело оказалось излишним: когда в 1897 г. венцы снова избрали Люэгера в бургомистры, он был уже утвержден без возражений.
Новая антисемитская дума показала свои когти. Она не допускала евреев на ответственные должности по городскому управлению, не давала еврейским купцам заказов на товары для городских учреждений; с прежними служащими или агентами из евреев обращались так, что они сами отказывались от своих должностей. Притесняли всячески еврейских торговцев, особенно иногородних, переселившихся в Вену из Галиции. Евреям, учащимся в городских гимназиях, отказывали в освобождении от платы за учение в случае бедности. Была сделана попытка отделить в городских школах еврейских детей от христианских, но сооружению этого школьного гетто помешало правительство. Такие же репрессии проводились во всей Нижней Австрии, так как в ландтаге этой провинции орудовали те же антисемиты.
В 1893 г. в Венском уголовном суде разбиралось литературное дело, имевшее связь с вышеописанным процессом Ролинга и пролившее новый свет на проделки темной компании литературных «юденшлегеров». Католический патер Декерт, напечатавший брошюрку о существовании ритуальных убийств у евреев и осмеянный депутатом Блохом в газете «Oesterreichische Wochenschrift», решил во что бы то ни стало доказать свою правоту. Он призвал на помощь темного авантюриста и ренегата Павла Мейера, еврея из Польши, который крестился ради хорошо оплачиваемой должности у лейпцигских христианских миссионеров и продавал свои раввинские познания заказчикам из компании Ролинга. За солидное вознаграждение Мейер выдал Декерту письмо, в котором говорилось, что он сам, Мейер, в юности был очевидцем ритуального убийства, совершенного в его родном городе Острове (Люблинской губ.) раввином и несколькими членами общины. Декарт решил напечатать в католической газете «Vaterland» это письмо, в котором были названы участники мнимого ритуального убийства. Патер торжествовал: письмо произвело впечатление, как свидетельство очевидца, бывшего еврея. Блох и еврейские деятели Вены решили разоблачить это мошенничество. Они разыскали названных в письме лиц в Острове и побудили их привлечь к суду клеветника и его пособников. И вот во время разбора дела в Венском уголовном суде разыгралась трагикомедия. Главный обвиняемый, Павел Мейер, произведший на судей отвратительное впечатление, совершенно отрицал свою причастность к письму и утверждал, что никогда в жизни не выдавал себя за очевидца ритуального убийства. Декерт, которому, таким образом, брошено было обвинение в подлоге, фактически доказал, что именно Мейер является автором письма. Из судебного допроса выяснились проделки обоих обвиняемых: патер-юдофоб уговорил продажного выкреста сделать какое-нибудь сенсационное разоблачение по части «еврейских преступлений», а Мейер составил для него заведомо лживое письмо, не предполагая, что оно будет опубликовано со всеми именами оговоренных лиц и с именем самого автора. Темное дело раскрылось на суде с полною ясностью, и оба обвиняемые, а также редактор газеты «Vaterland» были присуждены к тюремному заключению и денежным штрафам, с обязательством опубликовать этот приговор в газете, напечатавшей письмо Мейера, и в более крупных венских газетах.
Слабым противоядием против антисемитизма была деятельность «Союза обороны» (Verein zur Abwehr des Antisemitismus), основанного в Вене в 1891 г. по образцу одноименного берлинского союза. Во главе венского союза стояли люди из высшей интеллигенции, преимущественно христиане: барон и баронесса фон Зутнер (известная пацифистка), знаменитый медик профессор Нотнагель и не менее известный теолог, еврей Эдуард Зюсс, отказавшийся от звания ректора Венского университета после происшедших там антисемитских студенческих скандалов. По временам союз устраивал публичные собрания для протеста против антисемитских выступлений в рейхсрате и в ландтаге Нижней Австрии. Нотнагель и другие ораторы громили «доктрину, вытекающую из самых низменных побуждений человеческой натуры». Старые идеалисты были, однако, бессильны против таких доктрин, которые сильны именно своей связью с низменными сторонами человеческой натуры. Представители демократической и социалистической партий слабо боролись с юдофобией, и меньше всего это делали радикалы из евреев, забывшие о своем народе. Депутат демократической группы Ф. Кронаветтер (христианин) иногда еще выступал с трибуны рейхсрата против антисемитизма, называя его словами Бебеля «социализмом глупцов»; но вождь австрийских социал-демократов, еврей Виктор Адлер, высказался против обсуждения еврейского вопроса на интернациональном конгрессе социалистов в Брюсселе в 1891 г. (выше, § 5). В откровенной беседе Адлер выразился, что антисемитизм работает косвенно на социалистов, возбуждая мелкую буржуазию против крупной. Это значит, что и социализм глупцов полезен, как путь к социализму умных, хотя бы этот путь шел через преследование еврейских масс.
§ 9 Славянская Австрия: Галиция и Богемия
Около трех четвертей еврейского населения цислейтанской Австрии сосредоточилось в Галиции и Буковине, где оно в период 1880— 1900 гг. выросло с 755 000 до 900 000 душ и составляло 12 процентов всего местного населения. Здесь евреи все еще занимали в городах положение торгового класса, в котором было гораздо больше бедных, чем зажиточных, а в деревнях стояли между крупным и мелким землевладельцем в качестве «поссесоров», или арендаторов. В политическом отношении здесь все более дает себя чувствовать в эту эпоху промежуточное положение евреев между тремя нациями — немцами, поляками и русинами. При развитии политической жизни в стране евреи должны были решить вопрос, к какой нации причисляться, ибо их самих, как уже сказано, австрийский закон нацией не признавал. Обиходный язык галицийских евреев, идиш, не был включен в число восьми областных языков (Landesübliche Sprachen), которые закон признавал национальными во всей монархии. При переписи населения евреи вынуждены были записываться говорящими либо по-немецки, либо по-польски и, таким образом, совершенно произвольно распределялись между чужими нациями. С 80-х годов полонизация усиливается на счет германизации в еврейском обществе. Как господствующий в Галиции социально-политический слой, поляки проявляли чрезвычайное усердие в деле полонизации русинов, с одной стороны, и евреев — с другой. Русинов, составлявших в Восточной Галиции (Львовский округ) компактное сельское население, трудно было ополячить; евреи же, которые в городах обеих частей Галиции (особенно в западной, Краковской области) были перемешаны с поляками, часто примыкали к ним вследствие политической и экономической необходимости. Эта ассимиляция была реальностью в верхних слоях общества, в массах же она была номинальна и выражалась только в статистике, в причислении себя при переписях населения к говорящим по-польски, а следовательно, к польской национальности*. Для поляков именно эта статистика была важнее всего, ибо от присоединения к ним еврейских масс зависело приобретение десятков тысяч лишних голосов в пользу польских кандидатов на выборах в рейхсрат, в галицийский сейм и в городские советы. При поддержке евреев поляки могли получить тот политический перевес над немцами и русинами в крае, к которому они страстно стремились. Поляки терпели только тех евреев, которые служили их политическим или экономическим интересам, но жестоко преследовали всякое проявление национального сепаратизма и экономической конкуренции со стороны тех, которые не признавали себя простым придатком к господствующей польской нации.