§ 51 Франция, Англия и Италия. Пробуждение марранов
В политической истории Франции начало XX века резко отличается от конца предыдущего (выше, § 23-24). Тогда еще неокрепший республиканский режим должен был обороняться от множества врагов из лагеря роялистов и клерикалов, действовавших под модной маской «националистов» или антисемитов. Дело Дрейфуса, «афера» темных сил (l’affaire), разоблачило этих заговорщиков реакции, и они предстали пред судом нации, уставшей от непрерывной смены форм правления, жаждавшей успокоения под сенью демократической республики. В первые годы нового века во главе управления стояли честные республиканцы, президент республики Лубэ и премьер-министры Вальдек-Руссо и Комб, которые решились окончательно раздавить многоголовую гидру реакции. Она гнездилась главным образом в католических монастырях и конгрегациях, в сети церковных школ, которою духовенство покрыло всю страну, направляя народное образование в средневековом духе. Министр Комб, наиболее решительный в борьбе с клерикализмом, нанес ему сильный удар тем, что с одобрения парламента закрыл все эти рассадника суеверия и водворил в стране единую светскую школу (1902). Затем правительство и обе палаты пошли еще дальше: в 1905 г. был издан закон о сепарации — отделении церкви от государства, по которому республика, допуская свободу религиозных культов, «не признает и не поддерживает ни одного из них», а предоставляет попечение о них частным вероисповедным ассоциациям. Все эти акты и разрыв Франции с Ватиканом ослабили политическое влияние клерикальной реакции и ее спутника, антисемитизма. Дрюмон и его компания потеряли прежнее влияние. В 1900 г. партия националистов имела еще большинство в парижском городском управлении, но выборы 1904 года оставили ее в меньшинстве: столица потеряла доверие к политическим дельцам и скандалистам. Общественная атмосфера очистилась.
Оправившись от десятилетнего антисемитского террора, французское еврейство могло бы приняться за обновление своего внутреннего строя, если бы в нем давно уже не иссяк источник национальной энергии. Даже акт сепарации, коснувшийся и еврейской общины, не вызвал в ней той потребности реформ, на которую можно было рассчитывать. За сто лет перед тем Наполеон I ввел еврейскую общину в узду консисторского строя, превратил ее в синагогальный приход, а раввинов — в чиновников, которым позже стали выдавать казенное жалованье. Теперь опека государства была снята: евреи могли везде организовать свои «ассоциации» не только религиозные, но и национальные с известной автономией. Но лозунги «национальных прав», шедшие тогда из революционной России, не находили отклика в ассимилированном французском еврействе. Акт сепарации на первых порах смутил раввинов и прихожан синагог, которые опасались, что при господствующем религиозном индифферентизме общины совсем распадутся после отказа правительства платить жалованье еврейскому духовенству. Скоро, однако, выход был найден: евреи, подобно католикам и протестантам, стали устраивать свои религиозные ассоциации вместо прежних консисториальных общин. В 1906 г. образовалось свыше 60 таких обществ во Франции и Алжире. Был учрежден в Париже Центральный совет общин под главенством великого раввина всей Франции. Духовная жизнь в общинах на короткое время оживилась спором консерваторов с либералами. Группа свободомыслящих в Париже с Теодором Рейнахом во главе, объединилась в «Союз либеральных израэлитов» (Union Israélite Liberale), который пытался, по берлинскому образцу, ввести воскресное богослужение параллельно с субботним, но попытка не имела успеха, так как и тут испугались призрака христианизации. Привилась на практике только одна необходимая реформа: разрешалось ездить в синагогу на субботнее и праздничное богослужение в электрических трамваях, ибо запрет езды делал посещение синагоги невозможным в таком большом городе, как Париж.
Сера и бесцветна была внутренняя жизнь французских евреев в эти годы бурного национального движения в больших центрах еврейства. Успокоившимся после дрейфусиады парижским евреям казалось, что их единоверцы в России бедствуют только потому, что не постигли спасительной мудрости ассимиляции, т. е. национального самоубийства. В этом духе пытался поучать восточных евреев один из членов аристократической семьи Рейнах в Париже, академик-эллинист Соломон Рейнах (брат упомянутого Теодора), который имел дело с эмигрантами из России и Румынии в качестве члена комитетов «Альянс Израэлит» и «Ика» (Jewish Colonisation Association). В ряде статей под заглавием «Внутренняя эмансипация еврейства» (в журнале «Univers Israélite», 1901) он предлагал еврейским массам отказаться от своей национальной обособленности, выражающейся особенно в двух религиозных институтах: субботний покой и законы о пище; суббота мешает евреям работать на фабриках, а пищевые запреты не позволяют бедным употреблять дешевые сорта мяса вроде свинины, а потому надо отказаться от этих обычаев, как и от многих других, мешающих ассимиляции. На этот призыв западного еврея ответил восточный еврей, тоже свободомыслящий, но давно заклеймивший «рабство в свободе»: Ахад-Гаам. В короткой журнальной заметке он напомнил Рейнаху, что внутренне свободны те, которые действуют по убеждению, не считаясь с житейскими выгодами, а внутренне порабощены те, которые ради благоволения чужих отрекаются от своего народа. «Эти благодетели наши, — писал он, — не знают, что мы думаем о том рабстве в свободе, которое в наибольшей доле досталось французским евреям... Мы, верующие бедняки с Востока, придем к вам и освободим вас от вашего внутреннего рабства, которого вы сами не замечаете. Посмотрите: они уже идут, эти восточные странники, и их влияние начинает сказываться в вашем обществе, хотя вы не обращаете на них внимания. Ведь и сановники Древнего Рима с презрением смотрели на странников с Востока, пока те не пришли и перевернули у них все вверх дном». Эти слова были сказаны накануне нового наплыва эмигрантов из России.
Еврейские странники из России стали селиться в Париже значительными группами со времени погромов 1903-1905 годов. Раньше во Францию шла школьная эмиграция: часть молодежи, не допущенной в русские университеты, направлялась в высшие школы Парижа, Нанси, Монпелье. В Латинском квартале Парижа образовалась небольшая колония таких школьных и частию политических эмигрантов, но впоследствии рядом с нею выросло новое гетто, заселенное еврейскими ремесленниками и рабочими, бежавшими из России от полицейского гнета или уличного террора. Пришлые портные, сапожники, столяры продавали свой дешевый труд владельцам роскошных модных магазинов Парижа, а сами со своими семьями влачили полуголодное существование в бедных кварталах, где они селились сплошными массами, как в лондонском Уайтчепеле. В 1910 г. таких пришельцев насчитывалось в Париже около 50 000[33]. Конкуренция пришлого дешевого труда давала себя чувствовать французским рабочим, которые в то время вели упорную борьбу с работодателями через свои профессиональные союзы и синдикаты. На этой почве началась антисемитская агитация среди рабочих; от старого лозунга: «Долой Ротшильдов!» многие готовы были перейти к кличу: «Долой еврейских пришельцев, понижающих заработную плату!» Евреи поняли опасность и вовремя предупредили ее. Многие эмигранты примкнули к рабочему синдикату, сблизились с французскими товарищами и стали устраивать свои собственные организации взаимопомощи. Но все это лишь отчасти смягчало острую нужду в новом парижском гетто. Лучшее будущее сулили обездоленным людям сионисты с одной стороны и социалисты — с другой. Макс Нордау не раз произносил свои агитационные речи в народном университете, которым уже успели обзавестись бедные странники. Были и свои пропагандисты, говорившие на языке покинутой родины — идише. Родная речь Литвы и Волыни звучала на тесных уличках, прилегающих к Rue de Rivoli (эмигранты называли эту улицу по-своему: «Riweles Gass»); еврейские надписи бросались в глаза на вывесках мастерских и лавок. Наперекор Рейнахам из аристократических улиц Парижа, здесь культивировалась национальная самобытность. В том самом городе, где 70 членов наполеоновского Синедриона за сто лет перед тем подписали акт отречения от национального еврейства, пришельцы с Востока провозглашали, что оно еще живо и будет жить.
33
Приблизительно столько же насчитывала и коренная еврейская община в Париже. Во всей Франции вместе с Алжиром числилось тогда около 200 000 евреев.