— Портрет уничтожен, можешь не беспокоиться, нежить поганая! — заверил Прокрут.
— Зато цела пластина, с которой он сделан, — парировал Персефоний. — Цела и спрятана в надежном месте. И я склоняюсь к мысли, что общественность сможет насладиться копиями с нее и без всякого судебного разбирательства — просто в случае, если у господина оптографа вдруг возникнут какие-то трудности в жизни или в работе.
— Послушайте, вы, жалкие ничтожества, да я вас всех… — вскричал было Захап, но упырь его перебил:
— Послушайте, вы, хозяин жизни! Может, для кого-то вы и денежный мешок, но для меня — мешок с питательной смесью, а вот для господина оптографа — мешок с тем, что лишь когда-то было чем-то питательным. Можете сколько угодно звенеть золотом в узком кругу таких же, как вы, самодовольных прожирателей жизни, которые считают государственную власть своим личным качеством, но его рапира, мой клык и смех, жестокий всенародный хохот всегда вас остановят! А теперь вон отсюда, господа! Вон!
Рукомоевы переглянулись, и взоры их потухли. Едва ли убоялись они всенародного смеха, по крайней мере, сейчас, но клык, а в перспективе и рапира были очень серьезными аргументами в пользу того, чтобы удалиться.
— Ловко вы их! — похвалил Молчунов, сидя на полу и прикладывая бутылку к шишке на затылке. — Давно они так по сусалам не получали, хе-хе! И со снимком хорошо получилось. А это правда, что у вас пластина осталась? Слушайте, вы отказались от двухсот рублей — я готов предложить триста только за копию…
Сударый, хоть у него и кружилась голова, вскочил со стула и в самых сочных выражениях описал Молчунову, сколь много необычных действий может совершить человек с фантазией, имея в руках «свои чертовы триста рублей». Незагрош обиделся.
— Вы особо-то не буйствуйте, господин оптограф, я не они, меня снимком не напугаешь. Мы с Запятушкой на снимке — самые беспорочные персонажи…
— В первые сутки — возможно. А вы уверены, что у вашего образа хватит выдержки? — спросил Персефоний.
Незагрош Удавьевич нахмурился и, пробормотав что-то вроде: «И вот как с такими дело иметь?» — покачиваясь, направился к выходу.
Сударый снова сел и провел рукой по вспотевшему лбу.
— Еще раз спасибо тебе, Персефоний. Если бы не ты…
— Спасибо скажите той особе, которая согласилась на свидание со мной! — откликнулся упырь. — Это была одна из рукомоевских служанок. Подъезжаю я к их дому на извозчике — одет, как денди, грудь колесом, а в доме гвалт, скандал. Еле дождался я свою визави, только когда в доме перестали посуду бить. Ну, натурально, ни о какой романтике речи уже не было, поболтали минутку и расстались. И вдруг вижу: выныривают из дома двое в масках — и в самовоз. Любопытно мне стало, я за ними — и до самого ателье проследил. Однако вы мне вот что скажите: как позволили скрутить себя? Столько времени борьбой занимаемся, а тут…
— С завтрашнего дня усилим тренировки. Так, значит, ты от служанки узнал, что творится на портрете?
— Да, хотя, по правде сказать, еще вечером предположил. Пока вы замеры проводили, я уже приметил, как они все, улыбаясь, друг на друга поглядывали…
Сударый и Персефоний не собирались тревожить Вереду известием о ночном происшествии, но совершенно замолчать случившееся уже не представлялось возможным. Утром в «Обливионе» господин Кренделяки лично подошел к Сударому и поинтересовался судьбой налетчиков, пытавшихся ограбить ателье. Оптографу пришлось на ходу выдумать короткую батальную историю, которая заставила Кренделяки прийти к выводу о том, как хорошо иметь в работниках упыря.
Какие-то слухи дошли и до Вереды, пришлось ей все рассказать. История, конечно, взволновала девушку, однако она не поддалась эмоциям и трезво рассудила, что оптопластину надо надежно спрятать.
— Не исключено, что Рукомоевы постараются ее выкрасть или уничтожить — хотя бы путем поджога.
— По-моему, ты преувеличиваешь, Вереда, — сказал Сударый, но потом вспомнил секретаря губернатора с ножом в руках и добавил: — Однако подстраховаться не мешает.
— Я могу ее у себя в гробу спрятать, — щедро предложил Персефоний.
— Или вот сюда, — сказала Вереда, указывая на коробочку, только сегодня появившуюся у нее на столе.
— Ну вот еще, — возмутился упырь. — Туда же залезть проще простого!
Из коробочки донесся звук, напоминающий хмыканье. Мужчины привычно кашлянули, делая вид, что ничего не слышат.
— Хотя вы, Непеняй Зазеркальевич, кажется, собирались использовать снимок как пример вашего достижения? — вспомнил Персефоний.