— Это потребует чрезмерной затраты сил, — заметил я.
— Безусловно! Но питаться вы будете тоже в два-три раза больше. Подумайте только, что это значит! Представьте себе пузырек… ну, скажем, такой, — он взял со стола зеленый флакон, — и в этом бесценном пузырьке заключена возможность вдвое скорее думать, вдвое скорее двигаться, вдвое скорее работать.
— Неужели это достижимо?
— По-моему, да. А если нет, значит у меня пропал целый год. Вот различные препараты гипофосфатов. Они доказывают, что нечто подобное осуществимо… Пусть подействует только в полтора раза — и то хорошо!
— И то хорошо! — согласился я.
— Возьмем для примера какого-нибудь государственного деятеля. У него бездна дела, а с работой он не справляется.
— Я бы на его месте напоил этой штукой секретаря.
— И выиграли бы времени вдвое. Или возьмите себя: положим, вам надо закончить книгу…
— Я обычно проклинаю тот день, когда начал ее.
— Или вы врач. Заняты по горло, а вам надо сесть и обдумать диагноз… Или адвокат… Или готовитесь к экзаменам…
— Таким людям прямой расчет платить по гинее за каждую каплю вашего лекарства, если не больше! — воскликнул я.
— Или, скажем, дуэль, — продолжал Гибберн. — Когда все зависит от того, кто первый спустит курок.
— Или фехтование, — подхватил я.
— Словом, вы видите, что это средство универсальное, а вреда от него никакого. Разве что оно на бесконечно малую степень приблизит вас к старости. Но зато ведь вы и проживете вдвое по сравнению с другими.
— А все-таки на дуэли это будет нечестно по отношению к противнику, — в раздумье сказал я.
— Это как решат секунданты, — ответил Гибберн.
Но меня снова начали одолевать сомнения.
— И вы уверены, что такое снадобье можно изобрести?
— Абсолютно уверен, — сказал Гибберн, выглянув в окно, за которым что-то пронеслось с грохотом. — Изобрели же автомобиль! Собственно говоря… — Он умолк и, многозначительно улыбнувшись, постучал по столу зеленым пузырьком. — Собственно говоря, я такой состав знаю… кое-что уже сделано…
По той нервной усмешке, с какой Гибберн произнес эти слова, я понял, до чего ему дорого его открытие. О своих опытах он обычно заговаривал только тогда, когда они близились к концу.
— Весьма возможно, что мой препарат повысит наши силы даже больше чем вдвое…
— Это будет грандиозно! — сказал я не очень уверенно.
— Да, это будет грандиозно.
Но мне кажется, тогда он еще не понимал всей грандиозности своего открытия.
Мы часто возвращались к этой теме, и с каждым разом Гибберн говорил о «Новейшем ускорителе» — так был назван его препарат — все с большей и большей уверенностью. Иногда он размышлял вслух о неожиданных физиологических последствиях, которые может вызвать «Новейший ускоритель», и при этом слегка омрачался; потом вдруг с нескрываемым корыстолюбием принимался обсуждать со мной денежную сторону дела.
— Это великое открытие, — говорил Гибберн. — Я много даю миру и считаю себя вправе ждать от него щедрого воздаяния. Наука своим чередом, но, по-моему, мне должны дать монополию на мое снадобье хотя бы лет на десять. В конце концов, почему все самое лучшее в жизни достается каким-то мелким торгашам!
Мой интерес к новому изобретению не ослабевал. Я всегда отличался некоторой склонностью к метафизике. Меня увлекали загадки времени и пространства, и теперь я начинал верить, что открытие Гибберна будет способствовать ускорению темпов нашей жизни. Предположим, что какой-нибудь человек станет принимать эти капли регулярно: жизнь его будет насыщена до предела, но в одиннадцать лет он уже достигнет совершеннолетия, в двадцать пять начнет увядать, а к тридцати годам превратится в дряхлого старца.
Магия аптекарских капель всегда повергала меня в изумление. Они могут сделать человека безумным, могут и успокоить; могут наделить его невероятной силой и бодростью или же превратить в безвольную тряпку. И вот к арсеналу пузырьков, всегда готовых к услугам врачей, теперь прибавилось еще одно чудо.
Но подобные мысли мало интересовали Гибберна, так как он был поглощен технической стороной своего изобретения.
Седьмого или восьмого августа Гибберн сообщил мне, что судьбу его работ решит последняя дистилляция, а десятого все было уже закончено, и «Новейший ускоритель» стал осязаемой реальностью. Я шел в Фолькстон, кажется в парикмахерскую, а Гибберн опешил ко мне поделиться своей радостью. Глаза у него блестели, лицо раскраснелось, и я уже тогда заметил в нем несвойственную ему раньше стремительность движений.